– Мама, ну зачем тебе Арсеновы ботинки? – вяло спрашивала Ира.

– Как зачем?! Мишеньке бы пошли!

– Да у Миши размер не тот, мама…

– Неважно!

От материнского назойливого внимания Ира утомлялась, но зато туман таял гораздо быстрее: вдруг проявились краски, стали слышны звуки – оказалось, на дворе весна: солнце, ветер, воробьи купаются в лужах, нежно пахнут первые клейкие листочки. Она выходила во двор и тихо сидела на детской площадке, заново привыкая к миру и к себе – новой и какой-то не совсем настоящей, словно пустой внутри. Потом стала ездить на кладбище – далеко, на автобусе от «Кунцевской». На это у нее уходил весь день: собраться, заставить себя выйти из дома, спуститься в метро, дождаться автобуса, который ездит редко, – автобус петлял и кружил, особенно на обратной дороге.

Троекуровское кладбище – роскошное, богатое, элитное. Навестив Арсена, Ира долго бродила среди могил – рассеянно рассматривала памятники и вдруг узнавала известную личность: как, и этот умер? Все умерли. Она сама умерла. И обязательно вспоминала Кроличка – Настю Калюжную, любимую подружку, так рано ушедшую из жизни. Второе горе было после бабушки – сильное, почти невыносимое. Надо бы съездить к Насте на Ваганьково, сил только нет. А надо. Поехать, поплакать у нее на могилке – здесь, у Арсена, Ира не могла плакать. Не получалось почему-то. Куда это все делось: девичья дружба, смешные прозвища, ирландские танцы, наивные мечты и детские сказки, радость бытия и легкость полета? Пропало, словно вытекло в дырку, как молоко из рваного пакета. Осталась одна пустота, которую Ирина не знала, чем заполнить. Где ты, Ослик Антипка…

Разглядывая недавно поставленное искусственное деревце с цветами на могиле в соседнем ряду – красиво и трогательно! – Ира вдруг услышала: кто-то рыдает. Страшно рыдает, горько. И оглянулась. Женщина в черной шляпе с большими полями обнимала памятник Арсену и плакала. Памятник был роскошный и безвкусный, Ире совсем не нравился, но ставила Тереза, да и не все ли равно? Арсену точно все равно. Ира с недоумением вглядывалась в женщину – кто это? Кто-то из сестер Арсена? Она их плохо знала, только Терезу. Но Тереза в жизни шляп не носила! «Кто ж так убивается по моему мужу?», – подумала Ира, чувствуя болезненный озноб.

Женщина выпрямилась, поправила шляпу, посмотрелась в зеркальце, подкрасилась, надела темные очки, потом повернулась и пошла к выходу – прямая спина, летящая походка, высоко поднятая голова. И тут Ира ее узнала. И сразу все поняла, мгновенно. Но не хотела понимать, не хотела впускать это понимание себе в душу, потому что слишком оно было страшно. Медленно побрела следом за женщиной и увидела, как та садится в машину и отъезжает. И машину Ира узнала, и водителя тоже: Владик, приятель Арсена. Повысили его, значит. Вон как! Постояла, потом тоже села и куда-то поехала – оказалась маршрутка, которая привезла Иру к совсем другому метро.

В маршрутке орало радио, надсадно било по ушам «русским шансоном». Арсен все это обожал: хриплое ерничество, блатной надрыв, «как упоительны в России вечера», «а я сяду в кабриолет…», «не жди меня, мама, хорошего сына». В общем, Таганка – ночи, полные огня. И эту песню Арсен часто слушал: «А я нашел другую, хоть не люблю, но целую, а когда ее обнимаю, все равно тебя вспоминаю…» Правда, там пел мужчина, и выходило по-киношному красиво: скупая мужская слеза, вкус сигарет с ментолом… Нет, «дым сигарет с ментолом»! И как она это помнит: «Дым сигарет с ментолом пьяный угар качает. В глаза ты смотришь другому, который тебя ласкает…» А тут и слова были немножко другие, и пела женщина – сильным кабацким голосом, безо всякой тоски, даже с иронией, словно залихватски приплясывая: «Письма мои читаешь и надо мной хохочешь, ждать ты меня не стала, ну так гуляй, с кем хочешь!»

И вдруг Ира окончательно все поняла. И окончательно проснулась, а та дырка, сквозь которую утекала и утекала ее душа, заросла сама собой – никакой пустоты, никакой черной мути – ясное сознание и холодное бешенство. «Господи, почему я была такой дурой, а?!» Господь не ответил. Да и некому отвечать, никого там нету по ту сторону мироздания, и другой стороны нет – всё одно, один жестокий и безжалостный мир, которому на тебя глубоко наплевать. Она выругалась – длинно и витиевато – так, что проходившие мимо подростки даже присвистнули. Ну да, Ирка и это умела – интернат и общага не прошли даром. «Нет, теперь я не дамся!» – подумала она, чувствуя, как с ног до головы одевается невидимой броней, легкими крепкими доспехами, и холод булатной стали вошел в ее сердце, когда она проверила, легко ли вынимается меч из ножен. «Не дамся!»

В квартиру она вошла улыбаясь. И первое, что увидела, была Тереза с пылесосом в руках. Пылесос совсем новый, навороченный, Ира сама выбирала, и домработница Света нахвалиться не могла, до чего хорош, вот и Терезе, видно, понравился. А впрочем, может, только пылесос и остался – все остальное уже потихоньку прибрала к рукам домовитая старшая сестра. Увидев выражение лица Ирины, Тереза побледнела и отступила на шаг, подумав: «Вот черт, не успела!»

– Никак прибраться у меня решила? – ледяным тоном спросила Ирина, внимательно разглядывая Терезу. – Так начинай, чего стоишь.

Тереза открыла было рот, но ничего не смогла из себя выдавить. А Ира, сузив глаза, шагнула вперед и резко спросила:

– Ты знала, что твой брат мне изменял всю дорогу? – И по тому, как ахнула Тереза, как шарахнулась, с каким ужасом посмотрела, поняла – знала, знала! И с кем – тоже знала.

– Что ты такое говоришь, Ирочка? – забормотала Тереза. – С чего ты это взяла… Да Арсюша никогда… Он всегда… Об этом и думать нельзя, ты что… Ты не говори никому, а то, не дай бог…

«Что-то я должна еще у нее спросить? – думала Ира. – Что? О чем?» В голове замельтешили материнские причитания о «ролексах», костюмах, музыкальных центрах, ботинках… Страховка? «Порше»? Нет, не то. Про вклады спросить? О вкладах Ира и знать не знала – есть они, нет. Арсен дал ей карту, куда ежемесячно сбрасывалась определенная сумма на продукты, «на булавки», а что подороже, сам покупал. Хорошо, деньги поступили перед самой аварией – и неожиданно много! Арсен сказал: «Это тебе к дню рождения, киска». Но Ирка старалась экономить, чтобы растянуть подольше. Еще раз проверила себя: нет, все это мне не надо. Ни к чему. И вспомнила наконец – ключи!

– Верни мне ключи от квартиры. Быстро. Ну?!

Тереза заметалась. Она никак не догадывалась поставить пылесос на пол – Ира подошла и отняла силой.

– Давай ключи.

Тереза трясущимися руками вынула ключи из кармана куртки и подала Ире.

– Молодец. Еще дубликаты есть?

Тереза замотала головой.

– Тогда вали отсюда! И чтобы я тебя никогда больше не видела! Ни тебя, ни всю вашу семейку Хариных!

И снова выругалась. Тереза завизжала и выскочила за дверь, а Ира подумала: «Все-таки замки я поменяю». Потом пошла по квартире, методично открывая шкафы, выдвигая ящики, обследуя укромные уголки, сваливая на пол барахло, и во все горло распевала: «Губы твои, как маки, платье по моде носишь. Себя ты ему раздаришь, меня же ты знать не хочешь! А я нашел другую, хоть не люблю, но целую. А когда ее обнимаю, все равно тебя вспоминаю!»