— О да. Узнала. «Вы ошиблись», — сказала она, и это, конечно, была правда. Марте ничего не надо было говорить. Опасно быть узнанной. «Подводные лодки» иногда подвергали пыткам, чтобы найти других, выведать имена. Но она узнала. — Он замолчал, отвел глаза, а затем опять заговорил, быстрее, желая поскорее покончить с этим. — Она попыталась тогда уйти, конечно, но тут вошли эти в пальто, и она не смогла. И вот тут я увидел. Они, один из них, посмотрел на нее. Сначала оглядели зал, ища, а затем посмотрели на нее. Чтобы она им сказала. Она могла бы сказать, что ее нет, только что ушла. Она могла бы спасти ее. Свою старую школьную подругу. Но нет. «Вот эта, — сказала она. — Она — еврейка». Так что Марту схватили. — «Рената», только и произнесла она, только имя, но грайфер даже не посмотрела на нее.

— А вы? — спросил обвинитель в притихшем зале. — Вы что делали?

— Конечно, люди стали глазеть. «В чем дело? — сказал я. — Здесь какая-то ошибка». А они спрашивают у нее, у грайфера: «Его тоже?» А она, понимаете, не имела представления, кто я такой. Так что они собирались забрать и меня, но меня спасла Марта. «Он — никто, — сказала она. — Мы просто сидели за одним столиком». Никто. И она ушла с ними, пока они не успели сообразить, что к чему. Тихо, знаете ли. Без шума. И даже не обернулась, чтобы не выдать меня.

Джейк выпрямился, в голове заметались мысли. Конечно. Если ты не знаешь свою жертву, тебе кто-то должен показать ее. Могут и ошибиться. Переполненное кафе. Переполненная рыночная площадь. Но спасти Лиз было некому.

— Герр Бен, извините, что снова спрашиваю. Итак, никаких сомнений — вы определенно утверждаете, что видели и слышали, как обвиняемая опознала вашу жену с целью депортации. Женщину, которую она знала. Верно?

— Конечно. Я видел это. — Он посмотрел на Ренату. — Она послала ее на смерть.

— Нет, — тихо сказала Рената. — Они сказали, что в трудовой лагерь.

— На смерть, — сказал Гюнтер, затем вновь посмотрел на прокурора. — И она уехала с ними в автомобиле, в том же автомобиле. Все грайферы вместе.

— Я не хотела, — сказала Рената, бесполезное пояснение.

— Спасибо, герр Бен, — сказал обвинитель, прекращая допрос.

— И все, больше вы ничего не хотите узнать? — спросил Гюнтер.

Берни удивленно поднял голову: сценарий этого не предусматривал.

— Что? — недоуменно спросил обвинитель.

— Не хотите знать, как это все выглядело? Тогда? Подошла официантка. «Заплатите за обоих? — спросила она. — Вы заказывали два кофе». — Он замолчал. — Ну, я и заплатил. — Конец колонки. Его заключительный пункт.

— Спасибо, герр Бен, — снова сказал обвинитель.

Поднялся защитник:

— Вопрос. Герр Бен, вы были членом национал-социалистической партии?

— Да.

— Занесите в протокол, что свидетель признается в том, что он — фашист.

— От всех полицейских требовали вступления в партию, — сказал прокурор. — Отношения к делу это не имеет.

— Полагаю, что это — пристрастные показания, — сказал защитник. — Нацистского официального лица. Который обеспечивал осуществление преступных законов фашистского режима. И который свидетельствует по личным причинам.

— Это абсурд, — сказал прокурор. — Свидетельские показания — правда. Спросите ее. — Он показал на Ренату. Оба правоведа стояли и превращали официальную процедуру в перебранку между законником, свидетелем и подсудимой. — Вы были в кафе «Хайль»? Вы доносили на Марту Бен? Вы ее опознали? Отвечайте.

— Да, — сказала Рената.

— Знакомую. Женщину, которую вы знали, — сказал прокурор, повышая голос.

— Я была вынуждена. — Она опустила глаза. — Вы не понимаете. Мне нужен был еще один человек в ту неделю. Квота. Тогда уже немного осталось. И мне нужен был еще один человек.

У Джейка екнуло внутри. Количество для заполнения грузовика.

— Чтобы спасти себя.

— Не для себя, — покачала она головой. — Не для себя.

— Фройляйн Науманн, — опять официальным тоном сказал защитник. — Пожалуйста, расскажите суду, кого еще держали под арестом на Гроссе Гамбургер Штрассе.

— Мою мать.

— На каких условиях?

— Ее держали там, чтобы я возвращалась каждый вечер, когда закончу свою работу, — сказала она, смирившись, ибо понимала, что теперь это уже не имеет значения. Но подняла голову и нашла взглядом Джейка. Так лектор выбирает человека в аудитории и говорит только с ним, давая личные пояснения, диалог, которого у них, скорее всего, не будет. — Они знали, что я ее не оставлю. Нас забрали вместе. Сначала для работы в Сименсштадте. Рабами. Затем, когда начались депортации, мне сказали, что ее вычеркнут из списков, если я буду работать на них. По столько-то человек в неделю. Я не могла отправить ее на восток.

— И вы стали отправлять других евреев, — сказал прокурор.

— На тот момент уже немного осталось, — сказала она, все еще обращаясь к Джейку.

— В… как вы их назвали?.. трудовые лагеря.

— Да, трудовые лагеря. Она была старенькой. Я знала, что там тяжелые условия. Чтобы там выжить…

— Но вы же занимались не только этим, не так ли? — настойчиво спросил прокурор. — Ваш начальник… — Он заглянул в листок. — Ганс Беккер. У нас есть показания, что вы состояли с ним в интимных отношениях. Вы состояли в интимных отношениях с ним?

— Да, — сказала она, не отводя глаз от Джейка. — Такое было.

— И он вычеркнул вашу мать из списка? За ваши старания?

— Сначала. Потом он выслал ее в Терезиенштадт. Сказал, что там полегче. — Она сделала паузу. — Он исчерпал списки.

— Расскажите суду, что с ней случилось там, — попросил защитник.

— Она умерла.

— Но после этого вы продолжали работать, — сказал прокурор. — И по-прежнему каждую ночь возвращались, не так ли?

— А куда мне было деваться? Евреи обо мне знали — прятаться с ними я не могла. У меня никого не осталось.

— Кроме Ганса Беккера. Вы продолжали ваши с ним отношения.

— Да.

— Даже после того, как он депортировал вашу мать.

— Да.

— И вы по-прежнему утверждаете, что защищали ее?

— Разве для вас имеет значение, что я говорю? — ответила она устало.

— Если это правда, то да.

— Правда? Правда заключается в том, что он принуждал меня. Снова и снова. Ему это нравилось. Я сохраняла жизнь своей матери. Я сохраняла жизнь себе. Я делала то, что вынуждена была делать. Я думала, что хуже не бывает, но это закончится, придут русские. Так же ненадолго. Потом пришли вы и стали охотиться за мной, как за бешеной собакой. Меня называли подругой Беккера. Что за подруга, если он так ко мне относился? В чем мое преступление? В том, что я осталась в живых?