Но если ярла не наблюдалось, то Зигурд Торрсон был здесь. Друг Кнута, человек, сына которого я убил, прорычал данам приказ расчистить для него место.

– Я тебя выпотрошу! – крикнул он мне.

Зигурд взбирался по склону: глаза налиты кровью, толстая прочная кольчуга, меч с длинным смертоносным лезвием, шея увешана золотом, руки в браслетах. Он вызвал меня, но навстречу выступил мой сын.

– Утред! – заорал я, но сын не слушал.

Он принял на щит меч Зигурда и выбросил вперед свой сакс с быстротой и силой юности. Кинжал скользнул по железному ободу щита ярла, и исполинский дан попытался поразить мечом живот моего сына, но удар не получился, потому что Зигурд потерял равновесие. Оба расступились, оценивая друг друга.

– Я прикончу твоего щенка, – прорычал Зигурд мне. – А потом убью тебя самого.

Он сделал знак своим отступить на шаг-другой, чтобы дать ему пространство для боя, потом указал тяжелым клинком на моего сына:

– Иди сюда, мальчишка. Иди и умри!

Утред расхохотался.

– Ты жирный, как епископ, – крикнул он Зигурду. – Ты похож на борова, откормленного для Йоля. Ты толстый кусок дерьма!

– Щенок! – заорал Зигурд и кинулся вперед, вскинув щит и замахиваясь мечом справа.

Я подумал, что у него большое преимущество перед моим сыном, потому как Утред дрался саксом. Мне пришла в голову идея кинуть ему Вздох Змея, но тут Утред упал.

Он упал на колено, держа щит над собой как крышу, и длинный меч Зигурда бесполезно скользнул по нему, а сын поднялся, твердо держа сакс, и проделал все так быстро и ловко, что ему словно не составило труда пронзить коротким клинком кольчугу Зигурда и погрузить его в живот дана. А Утред все поднимался с колен, вкладывая всю силу в короткое лезвие, проникающее все глубже.

– Это за моего отца! – провозгласил сын, поднимаясь.

– Хороший мальчик! – воскликнул Финан.

– А это – за Бога Отца, – продолжал Утред, дернув сакс вверх. – И за Бога Сына. – Еще рывок. – И за треклятого Святого Духа!

С этим он окончательно выпрямился, распоров доспех и плоть ярла от брюшины до груди. Бросив клинок, рукоять которого торчала из выпотрошенного трупа, Утред вырвал меч из ладони Зигурда, огрел им дана по шлему, и верзила повалился наземь в переплетение кишок, опутавших его сапоги. Затем группа данов кинулась мстить, я же выскочил вперед и втянул Утреда обратно в строй, где он составил щит вместе с моим. Парень смеялся.

– Ты идиот! – рявкнул я.

Он продолжал хохотать, когда щиты ударили о щиты, но даны спотыкались о трупы и скользили на внутренностях, и мы пополнили счет убитых. Осиное Жало снова прошло через кольчугу и ребра, выпив жизнь человека, дохнувшего мне в лицо кислым элем. Потом его пронесло, и я мог чуять только запах дерьма. Я тут же двинул щитом по лицу другого дана, а Осиное Жало метнулось к его брюху, но едва успело проломить звено кольчуги, как воин отпрянул.

– Помоги нам Бог! – удивленно воскликнул Пирлиг. – Но мы держимся!

– С вами Господь! – кричал отец Иуда. – Язычники гибнут!

– Только не этот! – буркнул я и посоветовал данам прийти и умереть. Я дразнил их, умолял сразиться со мной.

Я пытался объяснить это женщинам, но редко кто из них понимал. Гизела понимала, как и Этельфлэд, но большинство, когда я рассказывал о радости битвы, смотрели на меня с некоторым отвращением. Это и правда отвратительно. Бессмысленно. Ужасно. Воняет. Это приносит страдания. После боя остаются погибшие друзья и раненые, боль, слезы, кошмар агонии. И все-таки это радость. Христиане толкуют о душе, только мне ни разу не приходилось видеть, пробовать или осязать эту штуку. Быть может, в бою душа мужчины воспаряет подобно соколу в небе. Битва ставит человека на край пропасти, позволяет узреть хаос конца света, и ему приходится жить в хаосе, на самом краю, и в этом есть радость. Мы плачем и ликуем. Порой, когда ночи длятся вечно, а холодные дни коротки, зовем в большой зал шутов. Они поют, показывают фокусы, танцуют, жонглируют. Я видел, как один подбрасывал пять острых мечей в сверкающем хороводе. Казалось, не тот, так другой вот-вот поразит смельчака, но тот всякий раз ухитрялся подхватить меч и снова закружить в воздухе. Вот это край гибели. Удержись на нем, и ты ощутишь себя богом, но оступись на шаг, и твои потроха упадут на землю.

Нам удавалось. Мы отступили на холм, где образовали кольцо щитов. Именно поэтому нас невозможно было обойти с флангов, и теперь огромный численный перевес врага обратился в ничто. В конце концов он сказался бы. Даже сражайся мы как демоны из преисподней, даны измотали бы нас и мы бы полегли один за одним, но у людей Кнута не осталось времени. Они яростно дрались и начали одолевать нас, гоня друг друга вперед одной только массой. Мне уже показалось, что пришел наш черед умереть, но натиск обреченных со щитами в руках, которых подталкивали стоящие сзади, внезапно ослаб.

Поначалу дело представлялось безнадежным. Даны перебрались через вал из убитых и ударили о наши щиты. Задние ряды давили на передние, а из самых последних шеренг в нас летели топоры и копья. Я убил противника передо мной – погрузил Осиное Жало ему в грудь и ощутил, как горячая кровь побежала по моей одетой в перчатку руке, и видел, как глаза его померкли, а голова повисла, но он не упал. Его удерживали мой меч и щит стоявшего за ним дана. Задние напирали и напирали, и мертвец вынуждал меня пятиться. Я ничего не мог поделать, только пытался стряхнуть его на землю щитом, но мне угрожала секира на длинной рукояти. Пирлиг старался отбить ее, а значит, не мог давить мне в спину. И мы пятились шаг за шагом, и я понимал, что даны сожмут нас так в тесный кружок и перебьют.

Потом мне удалось резко отступить и таким образом ослабить напор. Мертвец упал ничком, я поставил ему на спину ногу и нанес Осиным Жалом удар секирщику. Что-то со звоном обрушилось на мой шлем, и на миг у меня перед глазами все помутилось, осталась только темнота, рассекаемая сполохами. Но сакс я не выпустил и разил снова и снова. Затем давление возобновилось. Треск щита о щит. Топор обрушивается на мой щит, опуская его, над ободом проскакивает копье и поражает меня в левое плечо, царапнув по кости. Я вновь вскинул щит, чувствуя, как боль разливается вниз по руке, а Осиное Жало снова нашло плоть, и я провернул клинок. Утред откинул щит – тот превратился в щепки, удерживаемые воловьей кожей, – ухватил меч Зигурда обеими руками и отмахивался от данов. Финан присел, выбрасывая клинок между щитами, а воины из наших задних шеренг норовили попасть копьями в бородатые лица. Никто больше не кричал. Люди хрипели, ругались, стонали и снова ругались.

Нас теснили. Через миг, я чувствовал, нас выдавят за линию огней горящих домов. Даны заметят прорехи в «стене» и устремятся в них, поражая нас с тыла. Вот так я и погибну, подумал я и перехватил покрепче рукоять Осиного Жала. Умирая, я должен сжимать ее и тогда попаду в Валгаллу и буду пировать вместе с врагами.

А потом вдруг давление исчезло. Даны неожиданно подались назад. Они продолжали драться. Рычащий гигант молотил секирой по моему щиту. Он расщепил доски и едва не вырывал щит из моей раненой руки, но Утред выступил вперед и нанес удар снизу. Дан опустил щит, и меч сына взметнулся стремительно, как полет зимородка, и рассек врагу горло, так что каштановая борода окрасилась алым. Утред отступил. Один из данов бросился за ним. Сын небрежно отмел его меч и вонзил клинок ему в грудь. Воин рухнул навзничь, никто не удержал его, и я понял, что даны отступают.