— Брат мой, я не хочу, чтобы ты подвергал себя опасности, — сказал я, постаравшись выразить страх за него, и благодарность, и призыв к осторожности. — Я бы никогда об этом не попросил…

Ты и в аду служил мне верно, помню, -

Теперь же мне помочь тебе позволь.

Мы связаны с тобою неразрывно…

— О, если бы я мог петь для тебя… — Едва я произнес эти слова, как Роэлан исчез, а я скорчился на земляном полу, дрожа от одолевающей меня драконьей мощи.

— Ну вот, это случилось. — Голос раздался совсем рядом, куда ближе, чем голос Роэлана. — Вы снова обрели свое сердце, а ваш дракон обрел свое. Я же говорил, что так оно и будет.

— Нарим…

— Вы хоть знаете, что горите, когда разговариваете с ним? Поговорили бы еще — и Мервиловы репки спеклись бы. В темноте очень красиво. — Элим стоял, прислонясь к косяку и еле сдерживая недобрый смех.

— Драконы не тронут элимов.

— Откуда вы знаете?

— А откуда вы знаете, что хотите спать, или что надвигается буря, или что Давину беспокойно и страшно? Жаль, что не могу объяснить это более внятно, не могу просто показать… Драконы не знают жажды мести. Они никогда ни за что не тронут элима. И я тоже.

Нарим, кажется, совладал с собой. Он то взглядывал мне в лицо, то снова отводил глаза, беспокойно вертя в пальцах какую-то вещицу, которую вытащил из кармана.

— Ах вот оно что. Выходит, что вы не то чтобы оказались неспособны приказывать драконам, а попросту не пожелали этого делать. Потому что узнали нечто о том, что случилось в далеком прошлом и что показалось вам ужасным.

— Вовсе нет. Я рассказал Давину и Тарвилу правду. Это единение… это таинство… клянусь, я знаю о его сущности не больше, чем о том, почему луна не падает с неба и из чего она сделана. Я не знаю, во что я превратился, но зато твердо знаю, чем я не стал. Я вам не живой кровавик. Я не могу приказывать дракону.

— Даже ради Лары? Вы же знаете, что они…

— Если ее стерегут драконы, я могу попросить Роэлана освободить ее. Но Клан больше не доверяет драконам. Они в любую минуту окружат ее десятью Всадниками, а Роэлану придется их перебить, чтобы вызволить ее. Я не могу просить его убивать, Нарим. К тому же стоит Клану увидеть свободного дракона, и Лара умрет. Сейчас у нас одна надежда — попробовать договориться. Если не получится, придется драться врукопашную…

Нет, он прекрасно знал, что я отвечу. Просто хотел удостовериться. Он кивнул, длинно вздохнул, выдувая воздух сквозь сложенные трубочкой губы, сунул вещицу обратно в карман и скрестил руки на груди.

— Ну что ж, тогда я осмелюсь попросить вас помочь мне заполнить последние страницы книги. Скажите, когда вы ощущаете "связь" с Роэланом… он чувствует ваши радости и горести так же, как вы — его. Это так?

— Да.

— А когда он говорит с вами, он знает… знает, где именно вы находитесь?

Странный вопрос. Очень странный.

— Не знаю. Я вижу, где находится он. Но его голос так силен, а мой… Нет, не знаю. Расстояние роли не играет. И это всегда так быстро… — Я вспомнил свои юношеские переживания и улыбнулся, вспомнив, какую музыку творили мы вместе с Роэланом — она всегда отражала место, где я находился. — Да. Думаю, он знает. Он видит, где я, даже если я ему не говорю.

Ответ был неверный.

Я все еще стоял на коленях на грязном полу кладовки, а Нарим печально глядел на меня сверху вниз. И вдруг он щелкнул пальцами у себя за спиной. Я не успел понять, что это означает, Келлс и еще два незнакомых элима скрутили мне руки и запрокинули голову, так что я не мог двинуться, а Нарим вылил мне в рот флакон горькой маслянистой жидкости. Я попытался ее выплюнуть, посыпались искры, но Нарим зажал мне рот и нос, и пришлось проглотить снадобье. Меня порадовало, что вся четверка дула потом на обожженные пальцы. Я остался корчиться на полу.

Откашлявшись, отдышавшись и снова поднявшись на колени, я тихо поинтересовался:

— Что, Нарим, половины моей жизни вам оказалось мало? Только не говорите, как не хотелось вам этого делать и как вам жаль.

— Ах, Эйдан, мне действительно жаль. Если бы существовал иной выход… Хотя бы ради спасения Лары, если не ради чего-то еще. Просто у вас прекрасно получается делать то, что вы делаете, но при этом вы донельзя наивны. Я попрошу вас еще об одной услуге, и тогда…

— Тогда то, что вы начали, будет окончено. — Каморка поплыла перед глазами. Свечи вспыхнули невыносимо ярко, а потом съежились в огненные точки, так что пришлось прищуриться, чтобы их разглядеть.

— Да, будет. Будет окончено то, что я начал задолго до вашего рождения. Я вовсе не хочу, чтобы из-за чьего-то наивного и нелепого представления о справедливости история повторилась. В мире многовато предательства. Ненависти. Мести. Вы видели, что Всадники сделали с Тарвилом? Что помешает им сделать то же самое со всеми нами? — Он нагнулся и глянул мне в лицо. В глазах у него была такая неистовая приверженность одной-единственной идее, что его слова взволновали меня куда больше, чем близость собственной смерти. — Люди никогда больше не будут повелевать драконами. И ни один элим больше не умрет за прегрешения пятисотлетней давности. Мы на грани исчезновения. И я этого не допущу.

Язык у меня уже еле ворочался.

— Вы отправили меня в тюрьму на семнадцать лет, и я даже не знал, за что. Теперь вы говорите, что я должен умереть, хотя я сделал все, что вы хотели. Придется вам на этот раз все объяснить. Ведь вы столько раз ошибались — а вдруг и теперь ошиблись? Мне надо… — К горлу подкатила тошнота, кожа покрылась липким потом, но извергнуть неведомое снадобье не удалось. — Мне надо знать все.

— Нет. Нет, я не ошибся. Вы не смогли бы услышать ни Келдара, ни Роэлана и не смогли бы им ответить, если бы не провели семь лет в молчании. И сейчас я не ошибаюсь. Вам никогда не понять…

— А вы попробуйте объяснить… Хотя бы раз… Ради всех богов, попробуйте…

— Клянусь вам, перед смертью вы все узнаете. А теперь, Эйдан, покажите, что вы написали, пока тут прятались. Не хотелось бы, чтобы вы кого-то на нас навели. Паника и сумятица — наша единственная надежда на спасение.

Один из элимов полез было ко мне в карман, но я хлопнул его по руке — или скорее по воздуху там, где этой руке надлежало быть, — и неуклюже отполз по грязному полу, пока не уткнулся в угол.

— Никому не хотел показывать, — пробормотал я. — Нарим, один-то человек… вам дорог… — Говорить становилось все труднее, к тому же я сосредоточенно рылся в кармане, пытаясь на ощупь различить бумажки. Моля всех богов, чтобы выбор оказался верным, я вытащил сложенную записку и бросил ее на пол на расстоянии ладони — или полулиги — от себя.

Нарим подхватил записку, прочитал ее и, тяжко вздохнув, сложил снова.

— Клянусь Единым, Эйдан, мне правда жаль, что иного выхода у нас нет. Мы ее спасем. И я позабочусь о том, чтобы она это прочитала.

Пришлось мне удовлетвориться этим обещанием, потому что язык отказывался повиноваться, и я не мог спросить, как же они собираются спасать Лару. Когда три элима отволокли мое непослушное тело на тюфяк — причем Нарим оказался так любезен, что приказал им уложить меня на живот, — мысли у меня разбегались, как рыбешки в ручье. Отрава, кипевшая в желудке, требовала, чтобы я заснул, но засыпать было страшно. Стоит поддаться дремоте — и я утрачу остатки рассудка.