Машина скрежетала, мотор завывал. Я вцепилась одной рукой в ремень безопасности, второй – в ручку на двери. Джош снова переключил передачу, свернул за угол, и…

Мы полетели.

Дорога в том месте была неровной: за подъемом следовал резкий спуск. Если достаточно разогнаться, можно было оторваться от земли в самой верхней точке и лететь над нырнувшей вниз дорогой, над подрагивающими тенями от изумрудных деревьев и кустарников вдоль обочины.

Тогда я взглянула на город с другой стороны.

В нем были потайные места, где царила свобода, и Джош знал о них.

Несколько месяцев спустя, вечером того дня, когда мы сдали очередной номер газеты, мы с тремя другими главными редакторами – Ребеккой, Николь и Томом – стояли на парковке перед школой, возле машины Николь. Машины в основном уже разъехались, и медные лучи фонарей косо ложились на асфальт, проходя сквозь ветви сосен. В отдалении я заметила пару: мальчик и девочка направлялись к нам, держась за руки.

Это был Джош. На нем была мешковатая белая рубашка и штаны, как у арлекина. Позже я узнала, что он сшил их сам из лоскутов старой одежды: сначала скроил пояс и штанины в районе лодыжек, потом – все остальное. Он широко шагал и сгибал в коленях ноги, когда ступни касались земли. Девочка была мне незнакома. Стройная и хорошенькая, с волнистыми волосами цвета меда. Они отпустили руки друг друга, когда подошли ближе.

– Эй, Джош, – сказал Том. – Мы только что сдали номер в печать.

Я почувствовала, как мышцы моего лица ослабли. Раньше я жалела его, считала никому не нужным; а теперь он был с другой девчонкой, и я робела, смущалась и самой себе казалась маленькой рядом с ними.

Я поехала на велосипеде домой, а там расплакалась, когда жаловалась Кармен – она мягко гладила меня по голове. Часом позже звякнули ворота. Я глянула поверх розовых кустов. Джош никогда раньше не заходил ко мне, но у нас были общие друзья, и он знал, где я живу. Он шел к двери пружинящим шагом, его рубашка развевалась над лоскутными штанами.

Я впустила его, он прошел за мной в комнату. Все это было странно: я так отчаянно надеялась, что он придет, хотя не приходил никогда раньше, и вот он был здесь.

– Что случилось? – спросила я, стоя посреди комнаты, прямо под квадратным плафоном потолочного светильника.

– Мне показалось, ты была расстроена, – он стоял рядом, расставив ноги, выпятив грудь.

– Ты был с той другой девочкой, – сказала я.

– Она старше, – ответил он. – Учится в Стэнфорде.

– Просто… просто я не осознавала, что ты мне нравишься, а теперь слишком поздно.

– Мы просто друзья. Я не так уж хорошо ее знаю. Если честно…

– Что?

– Ты мне очень нравишься с самого первого года. С урока по жизненно важным навыкам, – признался он.

А я и забыла, что нас поставили в пару, когда учили оказывать первую помощь. Как могло случиться, что кто-то тайно вздыхал по мне все эти годы – с тех самых пор, как я только переехала к отцу, перешла в новую школу и страдала от одиночества?

Он подался вперед, стоя на одной ноге, и мы поцеловались. Все затрепетало. Лучше и не могло быть.

– Пока, – сказал он и улыбнулся.

Он вышел из дома – рубашка надулась от ветра у него на спине, – а я побежала на кухню рассказывать Кармен.

♦

– Кем ты станешь, когда повзрослеешь? – спросил Джоша отец, когда они познакомились. Мы сидели на полу рядом с книжными полками в комнате брата, я впервые осталась наедине с ними обоими.

– Пока не знаю, – ответил Джош.

– Я знаю, – сказал отец. – Ты будешь бомжом.

Джош опустил глаза.

Когда я рассказала об этом маме, та напомнила мне, что отец, будучи школьником, и себя называл бомжом, когда она познакомила его со своим отцом, и что иногда он принимал истории из собственной жизни за идеал.

Это был комплимент, хотя и не очень было похоже на то.

Иногда, когда темнело, мы с Джошем ездили в дом отца в Вудсайде. Вокруг не было фонарей, но и в ночи видны были белый дом и молочный туман над серебристой от росы лужайкой, полого спускающейся к огромным деревьям.

– Он говорил, что построит горку оттуда сюда. Прямо к бассейну, – сказала я, указывая на него рукой. – Но так и не построил.

Ни спальня, ни постель ничуть не изменились с последней среды, когда я оставалась ночевать у отца. Матрас все так же лежал на полу у телевизора. На комоде стояла в рамке фотография отца и Тины – с какой-то вечеринки. Тина была в длинном черном платье. Вспоминая о ней, отец говорил с ностальгией, что она никогда не носила платьев. Но фотография говорила об обратном. Из шкафа исчезли костюмы.

– Иди за мной, – велела я Джошу.

Я сняла обувь и с гиканьем побежала вниз по росистому склону – к необъятным дубам. Вокруг не было ни души. Пахло стручками кардамона, почками эвкалипта, древесной корой, водой и перцем. Низко над головой висело тяжелое от звезд небо. Некоторые звезды были тусклыми и расплывчатыми, другие – яркими и отчетливыми.

– Он купил этот дом из-за деревьев, – произнесла я медленно, с британским акцентом, подражая Лоренсу Оливье.

– Я бы купил его из-за самого дома, – сказал Джош.

Мы оглянулись и смотрели теперь на белые арки, залитые белым, как соль, лунным светом. Одинокие и суровые – от их вида пробирала дрожь.

– Я тоже, – ответила я. – Но он говорит, что дом – гадость.

Дубовые листья устилали батут. Мы влезли на него и стали прыгать. У батута не было стенок. Мы сталкивались в воздухе.

– А что там?

Там был дом поменьше, тоже принадлежавший отцу и пустой. С батута видны были его белые очертания и холмы за ним.

– Семь акров, – сказала я с британским акцентом.

Если мы не ехали в Вудсайд, Джош в сумерках приезжал к дому на Уэверли-стрит и осторожно, чтобы не звякнула калитка, заходил во двор. Прокравшись через розовые кусты к дому, он влезал в окно моей комнаты, потом в мою постель. Его руки были ледяными, потому что он ехал с опущенными окнами. Он оставался со мной до раннего утра, а потом тайком выскальзывал через окно или раздвижную стеклянную дверь и ехал домой.

– А что если мы обнаружим, что Джош приезжает каждую ночь? – спросил как-то отец за завтраком. – И забирается в окно.

Я сглотнула, но ничего не сказала, и он больше об этом не упоминал. Я убедила себя, что он мог ничего и не знать.

– Вы с Джошем устраиваете свидания в доме в Вудсайде? – спросил он несколько дней спустя.

Нас разоблачил недавно нанятый садовник из Австралии. Я не знала того, а он жил в доме и как-то ночью, услышав музыку, обнаружил нас в пустой комнате на втором этаже. Никто не сказал мне, что дом был обитаем. Я раздумывала, стоит ли соврать или, может быть, сказать, что это было всего один раз. Но если бы отец не стал противиться нашим свиданиям, я получила бы огромную свободу, и ради нее стоило рискнуть.