Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Стрелок, – перекинул девушке мяч капитан. Она уверенно приняла его, встала в угол и бросила.
Губы непроизвольно растянулись в ухмылку. Он метил прямиком в морду Антону, самодовольному ублюдку, все время нашей борьбы выплясывающему что-то ирландское в заднице зала, но… Он изловчился, с хрипом зажав его между щекой и плечом.
Мы с Солейлем чертыхнулись.
Антон, хоть и производил впечатление человека полубезумного, был все же умен, да и реагировал чрезвычайно скоро, не уступая Солейлю. Когда мяч переходил к нему, наша команда напрягалась – наученные горьким опытом, мы знали, что он не мажет, принципиально.
Сейчас счет сравнялся. Ничья, шаг до победы для каждой стороны. Мы не могли проворонить такой шанс.
Антон поцеловал мяч и послал его вверх.
Я судорожно уставилась на их часть зала: двое прямо у линии, блокируют Солейля, Антон сзади, еще кучка посередине. И эти двое – прекрасная мишень, если…
Картина неутешительная. Никто не сумел бы поймать снаряд; ему суждено было попасть к «пленным», и уж они бы вывели из строя одного из наших, тем самым бросив в копилку своих триумфов еще один.
Мой вариант стал единственным, способным обломать кайф соперникам.
– Солейль! – преисполнившись убеждением, крикнула я. – «Третий»!
Этому финту мы придумывали название дольше, чем всем остальным, вместе взятым, и цифра три была взята не просто так – как говорится, «бог любит троицу». Божественный ход – самый неожиданный и самый непредсказуемый из всего того, что мы могли бы применить в финале. С ним возникло множество трудностей, мы мучились долгие часы, прежде чем его получилось выполнить – Солейль кричал, бесился, сыпал проклятьями, я отвечала тем же, но все-таки мы его отработали. После тренировок, полностью посвященных ему, я приходила домой покрытая синяками, с разбитыми коленками и локтями – шанс на успех разве что пятьдесят на пятьдесят, но лучшей перспективой мы не располагали.
Колокольный звон и смех Варвары заглохли, словно кто-то захлопнул дверь.
Солейль не мешкал – наверняка его мысли совпали с моими за мгновение до того, как я их озвучила. Он уперся ногами в скользкий пол, сцепил руки перед собой как раз на том оптимальном уровне, который мы выбирали добрых полчаса, и кивнул. В знаках не было надобности – стремясь успеть за бешено вертящимся мячом, я уже оторвалась от твердой поверхности.
И, слава всем существующим и забытым богам, не промахнулась – стопы прочно оперлись о руки Солейля, и он, сдавленно выдохнув, выбросил меня вверх.
Мяч уже почти ушел с линии, на которой я могла его достать. Чудом я наклонилась назад прямо в полете, вцепилась в него ногтями, так, чтобы не выскользнул, и направила вперед, так, словно собиралась метнуть его сверху в парня у линии. Он попался на удочку – отбежал, открылся…
Я резко опустила руки. Солейль не подвел – перехватил снаряд и упруго впечатал его в живот парню мягким, почти нежным движением.
А в следующий момент я свалилась на него, да так, что мы оба рухнули, как подкошенные, с воем и криками.
– Дура!
– Ты должен был меня поймать!
– Могла бы не въезжать мне коленкой в солнечное сплетение!
Мы бы препирались еще целую вечность, если б не свисток – и задорный, полный превосходства голос Марины:
– Со счетом двадцать – девятнадцать победила гимназия!
Буквально момент в зале царила кристальная тишина. А потом ее взорвали бурные аплодисменты.
Солейль расхохотался и сжал меня в объятиях; я не могла не обнять его в ответ – финал безраздельно принадлежал мне! В этом усматривалось особое символическое значение, заверение высших сил в том, что я сумею нанести Варваре такое же сокрушительное поражение, как и чужой школе сейчас.
Смежив веки, я уткнулась лису в шею, раздраженно сдув с носа его прядь, и ясно представила, как сокрушу древнюю стерву.
Всенепременно. В самое ближайшее время.
* * *
Игра промелькнула, словно миг, и вопреки ожиданиям не оставила в душе осадка. Возможно, из-за того, что у меня не было длительной обиды на противостоящую команду, или из-за низменности поставленной цели – всего-то втоптать в грязь самодовольного Антона, который ныне (как масло на душу) метался из угла в угол. Казалось бы, она должна была стать чем-то значимым, ведь, как ни крути, именно на нее направлялось все мое школьное существование до этого момента.
Нескончаемые тренировки, разговоры, хрупкие надежды, трепетные взгляды и жажда победы – все это пропитывало мою жизнь долгие недели. Вышибалы обратили на меня внимание, развеяли скуку – я должна была испытывать как минимум ностальгию и беспокоиться по поводу того, что же будет дальше, но вместо этого внутри полным цветом распустилась всепоглощающая пустота; как парус раскрывается и принимает в себя ветер.
Марина ликовала и ничуть не скрывала гордости – сразу после того, как до всех дошло, что мы выиграли, она с хохотом треснула ошарашенного родственника-тренера по плечу.
Публика, как и участники, пребывала в шоке. Все настолько привыкли, что гимназия плетется в хвосте, что прорыв казался нереальным. Наверняка у десятков привыкших срубать деньги на прежде очевидных сделках сегодня порядочно поредел капитал, а немногие преданные нашей школе впервые не попали в дураки.
Наблюдая за едва не праздничной суетой взмыленных игроков, хотелось улыбаться. Они приглаживали вспотевшие волосы, бросались друг другу на шеи, напрочь забывая о недовольствах. Волки без презрения хлопали по спинам лисов; лисы без шуток и сарказма висли на них, восторженно пища. Солейль, пританцовывая, переходил от одного к другому и со смехом пожимал протянутые ему ладони.
Меня не переполняла радость, я не чувствовала превосходства или чего-либо подобного возвышению. Да, я нанесла последний удар. Да, во многом я послужила вдохновением команде, появившись здесь после зимних каникул и случайно поймав мяч, а потом выбив им одного из учеников. Но это ничего не значило. Передо мной стояли куда более опасные проблемы.
И одна из них делала все более громким мерзкий колокольный звон.
Окруженная всеобщим духовным подъемом, я едва установила равновесие и выдержала эмоциональные порывы
