Не забывайте, что эту кровавую вакханалию начали не мы, а фашисты. Вы знаете, как Франко и его подручные обращаются с нашими людьми? Они-то не связаны никакими гуманистическими обязательствами и кровь проливают реками. Что касается участившихся случаев измены и предательства, то среди прочих есть довольно скверное и в то же время печальное объяснение. Дело в том, что недавно Франко издал закон, обвиняющий в государственном преступлении не только тех, кто входил в состав Народного фронта и с оружием в руках защищал республику, но и людей, проявивших, как он пишет, опасную пассивность, то есть не боровшихся против Народного фронта. Так государственными преступниками, подлежащими уничтожению, стали все испанцы, живущие на территории, контролируемой правительством Народного фронта.

Правда, кое-кому Франко дал шанс выжить. Но для этого надо либо с оружием в руках перейти на его сторону, либо, находясь в рядах республиканцев, нанести им существенный ущерб. Вот и начали искупать свои грехи перед фашистами перетрусившие чиновники, партийные деятели и штабные офицеры. И что нам остается делать? Наша контрразведка их выявляет и ставит к стенке.

Ну, а насчет командиров, которые без приказа оставили свои позиции, и за это их якобы расстреляли, то это не более чем слухи. Я знаю всего два таких случая, да и то их расстреляли не за то, что они отступили, а за то, что при этом оставили врагу склады с военной техникой, оружием и боеприпасами, которых нам катастрофически не хватает.

– Баста! – вышел на середину комнаты Борис и, как шашкой, рубанул воздух тростью. – Хватит! От этой говорильни ничего не изменится, а дел у каждого из нас по горло. Всем, кто уезжает – отдыхать, а тем, кто остается, – помочь им собраться в дорогу!

Когда все разошлись и на веранде, кроме Терезы и Бориса, никого не осталось, он посадил ее к себе на колени, прижался ухом к животу, велел ей замереть и начал вслушиваться в несуществующие звуки.

– Молчок, – разочарованно констатировал он. – Ни звука.

– Так ведь ночь на дворе, – рассмеялась Тереза. – Спит наш малыш, и тебе, мой дорогой, пора на боковую, – поправила она его пробор.

– Не могу, – потянулся Борис. – Ни в одном глазу! Столько событий, столько волнений, столько проблем! А будет еще больше! – вскочил он. – Значит, так, пока ты помогаешь Михаилу и Марии с усыновлением ребенка, я отправляю в Париж Гостева: он хорошо знает отца Дионисия, и они решат все проблемы, связанные со свадьбой и венчанием. Ты, случайно, не передумала? – наклонился он к Терезе. – В православие перейдешь? Венчаться будешь?

– Да буду, буду, – взяла его трость Тереза и пощекотала ею Бориса. – Только я думаю, что до Парижа нам не добраться, граница-то закрыта.

– Закрыта, но не для меня! – деланно горделиво вскинул голову Борис. – Не забывай, что я президент независимого государства и никакие визы мне не нужны. С тобой, конечно, посложнее, но я французов переиграю, причем на их же поле. Знаешь, что я сделаю? Я соберу журналистов и дам пресс-конференцию, на которой скажу, что Бог внял моим молитвам и ниспослал благодать в виде женщины, о которой я мечтал и которая приняла мое предложение руки и сердца. Больше того, она согласна принять православие, но так как ближайшая православная церковь в Париже, то и эту процедуру, и церемонию венчания мы намерены провести в Париже. А закончу тем, что приглашу всех журналистов на этот грандиозный праздник. После этого французским властям ничего не останется, как хоть и с кислой миной, но удовлетворить нашу просьбу. Иначе газетчики разнесут их в пух и прах.

– Да-а, как говорит Зуев, в карты с таким не садись, – восхищенно покрутила головой Тереза. – Отличная придумка, молодец! Осталось получить благословение Долорес, но за этим дело не станет: она даже обещала подобрать мне свадебное платье.

– А благословение родителей тебе не нужно? – поинтересовался Борис.

– Нет, не нужно, – нахмурилась Тереза. – Мы их навестим. Потом когда-нибудь.

– Но почему не сейчас? Я хотел бы с ними познакомиться.

– Сейчас это невозможно. Их могила на территории, которую контролирует Франко. Они погибли от одной бомбы, в один день и час.

– Извини, – смутился Борис. – Я не знал. И больше у тебя никого нет?

– Есть! – вскинул голову Тереза. – Есть Долорес, есть товарищи по партии и, самое главное, есть ты, – обняла она Бориса, да так страстно, что пришлось, забыв обо всем на свете, чуть ли не бегом перебраться в спальню.

И надо же так случиться, что не успели уехать одни гости Бориса, как нагрянули другие. Это была леди Херрд в сопровождении сухопарого, с седой щеточкой усов и прической «бобриком» джентльменом.

– Доктор Иствуд, – переложив в левую руку зонт и слегка коснувшись шляпы-котелка, представился он.

Несколько растерявшийся Борис начал было суетиться вокруг леди Херрд, предлагая ей принять с дороги ванну, переодеться, отдохнуть, но она от этих предложений отказалась и, даже не позволив себя поцеловать, решительно заявила:

– Некогда. Мы по делу. И времени у нас в обрез, – сняла она пропыленную шляпу.

«Боже правый, – чуть было не воскликнул Борис, с трудом проглотив застрявший в горле комок, – что делает с людьми время! Ведь совсем недавно она была обворожительной Ламорес, а теперь превратилась в совершенно седую, с пожелтевшей кожей лица старушку».

– Так вот, – продолжала леди Херрд, – доктор Иствуд представляет Британское отделение Красного Креста, а я – всем известный фонд Флоренс Найтингейл.

– Что-то я о таком не слышал, – начал было Борис. – И чем он занимается?

– Слышал – не слышал, – отмахнулась леди Херрд, – сейчас это не имеет значения. На вот, – протянула она тоненькую брошюрку, – почитаешь на досуге, там есть и о фонде, и о самой Флоренс. Доктор, – обернулась она к попутчику, – расскажите, пожалуйста, о нашей миссии вы, а я все-таки умоюсь и приведу себя в порядок, – встала она, заметив жалостливо-сочувствующий взгляд Бориса.

– Мы прибыли, чтобы забрать испанских сирот, – с места в карьер завил Иствуд. – Огромное вам спасибо, что не отказали детям в крыше и пропитании, но теперь ответственность за их судьбу берет на себя Красный Крест. Для начала мы переправим их в Англию, а потом, быть может, в Мексику, Уругвай и Аргентину, то есть в страны, где ребятишкам не надо будет преодолевать языковой барьер.

– Но их не пускают французы, – перебил его Борис. – Граница на таком крепком замке, что мышь не проскользнет, не то что колонна с детьми.

– Как ни трудно в это поверить, – усмехнулся Иствуд, – но у французов проснулась совесть.

– Да ничего у них не проснулось! – хлестнула по столу хорошо ей знакомой тростью вернувшаяся леди Херрд. – Ты в Лигу Наций об испанских сиротах писал? – спросила она у Бориса.

– Раз сто! – вскинулся Борис.

– Вот Женева и нажала на Париж. Короче говоря, на двое суток французы открыли границу.