В течение всего 1944 года пребывающему в Лондоне норвежскому правительству в изгнании пришлось испытывать на себе растущее недовольство рвущихся в бой солдат. Особенно это недовольство стало заметно после 6 июня — так называемого «дня Д», когда союзные войска высадились в Нормандии. Но премьер-министр Юхан Нюгордсволд твердо стоял на своем — бригаду следует держать в резерве до самого последнего момента, чтобы использовать на завершающем этапе освободительной операции.

Тур прекрасно понимал, что в бездействии группы «Р» виновато не только устаревшее американское оборудование. У генерального штаба сухопутных войск не было ни средств для организации «мощного радиоподразделения», ни четкого плана действий, и когда занятия в школе прекратились, про группу просто забыли — ее использование исчезло из списка первоочередных задач. Подготовленные бойцы оказались в распоряжении англичан, в начале июня их отправили в казарму в городке Тэйм, расположенном между Лондоном и Оксфордом. Там они должны были помогать женщинам-телеграфисткам передавать шифрованные сообщения.

Тур ощущал бессмысленность своей службы и очень беспокоился о семье. Большую часть весны Лив прокашляла, и врачи сначала решили, что это бронхит, а потом нашли причину в том, что в крови у нее слишком много белка. У Тура возникла другая догадка. Он поинтересовался, не начала ли жена курить. «Я надеюсь, что у тебя достаточно твердости, чтобы придерживаться собственных принципов», — пишет он. Но подозрение, тем не менее, имело место: «Я надеюсь, ты не начала снова курить или что-нибудь вроде этого! Ты мне не отвечаешь, когда я спрашиваю об этом».

Врачи, наконец, пришли к выводу, что у Лив малярия, и назначили ей интенсивный трехмесячный курс лечения. Тур в своих письмах не задавал вопрос, где она могла подхватить эту болезнь. В любом случае, не во Французской Полинезии — там случаи малярии не отмечались. Может быть, ее укусил комар на пути в Ванкувер, когда они плыли по Панамскому каналу?

Однако, каково бы ни было состояние здоровья Лив, Тур чувствовал, что на нее влияет еще что-то. Сообщив жене, что их в очередной раз переводят в другое место, он добавил: «Интересно, как же все-таки идут у тебя дела? Ты никогда не открываешься в своих письмах».

Тур был явно обижен. Не стала ли эта обида следствием того, что к беспокойству за здоровье жены прибавилась еще и ревность?

В начале июня Лив приехала в «Малый Скаугум», где собиралась провести лето в домике на берегу озера Оксбоу. Тур пишет ей: «Мне не нравится, что ты, возможно, поселишься слишком близко от этих ненормальных летчиков. Хоть я тебя и знаю, но я знаю и их, понимаешь? Я слишком хорошо знаю, о чем думают эти парни… И не будет ничего хорошего в том, если ты снова устроишь у себя „маленький Блум“ или к тебе часто станут наведываться гости. Ты, может быть, по-прежнему наивно думаешь, какой я же дурак, раз пишу об этом… Но я сам уже далеко не так наивен».

Чтобы оправдать свои, возможно, беспочвенные опасения по поводу поведения Лив, Тур пишет, что хорошо знает нравы солдат и вообще нравы военного времени. Ни один из сотни, пишет он, мужчина это или женщина, уже не придерживается строгой морали. Война сделала так, что добродетели уже таковыми не являются, и если оступиться один раз, то так трудно удержаться от соблазна в дальнейшем! Для Тура мораль — цельное понятие, которое нельзя разделить на части, и если утратить хотя бы ее частичку, то пропадет и все остальное. Поэтому свободные нравы войны — не что иное, как обусловленный временем моральный суррогат, который рано или поздно потерпит крах. Он наблюдал эти нравы в окружавшей его солдатской среде и писал Лив, что «то же самое относится и к тем, кто находится вокруг тебя».

Несколько дней спустя в следующем письме Тур пишет, что, возможно, сказанное в той же степени касается и его самого: «Люди могут ставить перед собой высокие идеалы, смотреть в правильном направлении и поэтому считать, что все в порядке, в то же время разрешая себе идти совершенно другим путем».

Однажды в воскресный летний день случилось нечто примечательное. Была хорошая погода, и Тур отправился в поле. Крестьяне только что скосили урожай, колосья стояли, связанные в снопы. Он лениво развалился под одним из снопов, вытянулся во весь рост, положив руки за голову, и углубился в свои мысли. Вдруг перед ним возник незнакомый норвежский офицер, который поинтересовался, почему это сержант лежит посреди поля и о чем думает.

Тур вскочил, отдал честь, а затем сказал:

— Если эти бородатые старики не послушают меня, я построю плот и отправлюсь в плавание через Тихий океан.

Офицер удивленно уставился на него. На плоту через Тихий океан? Странные мысли приходят в сержантские головы. Тем не менее он присел и выслушал рассказ Хейердала.

После возвращения с Фату-Хивы Тур Хейердал считал, что первые поселенцы добрались в Полинезию на плотах из Перу. Так во всяком случае в 1938 году он говорил Томасу Ульсену, когда просил помочь с отправкой на одном из его судов в Ванкувер, и так в 1941 году он написал в статье для «Интернэшнл сайнс». Это предположение высказывалось и ранее, но многие ученые относились к его объяснению скептически — прежде всего потому, что считали: перуанским индейцам не на чем было совершить такое плавание. В 1932 году американский антрополог Самуэль Киркланд Лотроп своими аргументами, казалось, начисто разбил все гипотезы о подобных путешествиях на плотах.

В своем исследовании доколумбовых плаваний вдоль западного побережья Южной Америки он, по мнению Хейердала, отлично описал местные бальзовые плоты. Лотроп безоговорочно утверждал: бальзовый плот так быстро пропитывается водой, что уже через две недели теряет плавучесть. Поэтому через определенные промежутки времени его надо вытаскивать на берег и просушивать. Лотроп считал это доказательством того, что подобное транспортное средство не годится для плаваний через океан, и тем более уж для таких расстояний, как до полинезийских островов. Иначе говоря, бальзовый плот не годился для мореплавания, и это утверждение немедленно закрепилось в научных кругах как аксиома.

Хейердал считал «аксиому» Лотропа одной из причин того, что его статья в «Интернэшнл сайнс» не вызвала откликов. Поэтому единственно возможным способом решения этого вопроса оставалось сделать как можно более точную копию традиционного бальзового плота и — в качестве проверки собственной теории — предпринять путешествие самому.

Когда эта мысль возникла у Хейердала в первый раз, определенно сказать нельзя, — судя по всему, она созревала со временем. Тоскуя от безделья в своем замке, где он чувствовал себя так, будто над ним ужасно издевались, Тур самовольно покидал расположение группы «Р», отправлялся в городскую библиотеку Сент-Эндрю и читал книги по антропологии. Делалось это, если верить дневнику, в качестве протеста против мытья лестниц — Хейердал «снова начал изучать антропологию, поскольку считал, что их задачи тут саботируются». Судя по всему, именно в 1944 году он всерьез начал задумываться о путешествии на плоту — по крайней мере, он хотел заставить Лотропа и других ученых, «старых бородачей», прислушаться к себе. И так вышло, что впервые он поведал об идее отправиться в путешествие на плоту через Тихий океан совершенно незнакомому офицеру, стоя у высокого снопа посреди скошенного поля.