я попалъ къ нему въ Лондонъ, онъ уже отдыхалъ отъ усиленной, чисто американской работы и смотрѣлъ гораздо больше писателемъ, чѣмъ актеромъ. И женился онъ на актрисѣ, которая создала цѣлый рядъ ролей въ его пьесахъ. Бусико былъ одинъ изъ тѣхъ поставщиковъ англійскихъ и американскихъ сценъ, четверть вѣка назадъ, которые стали добиваться огромныхъ денежныхъ успѣховъ, пуская въ ходъ систему, состоящую въ томъ, что они писали и монтировали свою пьесу, дѣлались сами антрепренерами, а иногда и исполнителями главной роли, собирали каждый разъ новую труппу, только для одной этой вещи, и объѣзжали съ ней Великобританію и Сѣверо-Американскіе Штаты, или же, одновременно, въ разныхъ крупныхъ городахъ Англіи и Америки, ставили ее сами, какъ антрепренеры. И тогда уже, т.-е. въ концѣ 6о-хъ годовъ, Дайона Бусико знали хорошо въ Парижѣ и Сарду — одипъ изъ первыхъ — восхищался его системой и мечталъ всегда не иначе эксплоатировать свои драмы и комедіи, какъ таюшъ англо-американскимъ способомъ.

Дайонъ Бусико представлялъ собою центральную фигуру тогдашняго лондонскаго театральнаго рынка. Оригинальной драматической литературы я не нашелъ въ концѣ 6о-хъ гг. Все, что мнѣ случилось видѣть въ теченіе цѣлаго почти сезона, съ мая до половины августа, на лучшихъ сценахъ Лондона, — или были передѣлки изъ романовъ и притомъ въ абсолютномъ меньшинствѣ, или же плагіаты съ французскаго и нѣмецкаго. И въ этихъ плагіатахъ иногда съ сохранением французскаго заглавія и даже именъ дѣйствующихъ лицъ, вы находили довольно часто безвкусную стряпню. Такая бѣдность самостоятельной производительности поражала всякаго иностранца, знакомаго съ другими областями англійскаго изящнаго творчества, поражала въ особенности въ странѣ, давшей человѣчеству Шекспира, имѣвшей еще въ ХѴІІІ-омъ столѣтіи оригинальный театръ комедіи. И так шло до самаго послѣдняго времени. Это было тѣмъ болѣе досадно, что по тону игры, въ изображении современной жизни, и по разнымъ подробностямъ постановки — лучшіе лондонскіе театры достойны были совсѣмъ не такой сценической литературы. Но вы чувствовали при этомъ, что въ Лондонѣ театральное дѣло— уже прямой продуктъ частной конкуренціи. Ни правительство, ни даже общество, въ его самыхъ развитыхъ слояхъ, не заботилось о томъ, чтобы страна имѣла образцовую національную сцену, какъ «Французскіи Театръ», или консерваторію. Ни одинъ драматический театръ не получалъ субсидіи; не слышно было также и о какихъ-либо поощреніямъ, о какихъ-нибудь преміяхъ и конкурсахъ для поднятія уровня литературнаго творчества.

Прошло двадцать семь лѣтъ и въ сезонъ 1895 г- я нашелъ въ Лондонѣ еще болѣе обширный театральный рынокъ. Число театровъ увеличилось, но опять-таки и до сихъ поръ нѣтъ чего-либо похожаго на «Comédie Frangaise», и театральное дѣло еще болѣе — отрасль индустріи, чѣмъ въ Парижѣ, или въ Вѣнѣ, Берлинѣ, Петербургѣ и Москвѣ.

Но вы не можете не признать, что на берегахъ Темзы театральная жизнь, и въ общемъ, и въ частностяхъ интенсивнѣе, чѣмъ на берегахъ Сены. Тутъ больше тратится денегъ, предпріимчивости, техническихъ усовершенствованій, — значительнѣе и число театровъ, интересныхъ для иностранца любящаго сценическое искусство. И все это растетъ и развивается, благодаря чисто личной иниціативѣ и конкуренціи…

По литературному творчеству конечно театральный Парижъ до сихъ поръ стоить выше Лондона, хотя далеко не каждый парижскій сезонъ выдвигаетъ какой-нибудь новый талантъ или даже новое удачное произведеніе уже патентованныхъ извѣстностей. Въ послѣдніе два-три пріѣзда я не находилъ въ Парижѣ больше одной-двухъ сколько-нибудь замѣчательныхъ, литературно-написанныхъ пьесъ, а весной 1895 г. и почти ни одного произведенія, интереснаго хотя бы по бытовой, житейской правдѣ и новизнѣ. И въ смыслѣ репертуара, Лондонъ ушелъ теперь впередъ. Есть уже нѣсколько именъ драматурговъ, которые не пробавляются передѣлками французскихъ и нѣмецкихъ пьесъ, въ томъ числѣ и Оскара Уайльда — автора двухъ вещей имѣвшихъ больший успѣхъ, какъ разъ передъ скандальнымъ процессомъ ихъ автора. Но къ моему пріѣзду и та и другая пьесы были сняты съ репертуара. Публика нашихъ газетъ въ послѣднее время узнавала по корреспонденциямъ изъ Лондона, про нѣкоторыя новинки лондонскихъ театровъ, отзывающаяся уже прямо гораздо большей литературностью, чѣмъ то, что было двадцать пять лѣтъ тому назадъ. Между прочимъ, Петербургъ заинтересовался, по одной газетной корреспонденціи, пьесой, шедшей уже болѣе ста разъ, въ то время, когда я пріѣхалъ въ Лондонъ, въ маѣ прошлаго года. Она называется «Знаменитая мистриссъ Эбсмитъ» — «Шалая Агнеса» — какъ ее назвалъ отъ себя русскій корреспондентъ. Эта пьеса шла, а можетъ быть и до сихъ поръ идетъ на «Гаррикъ-Театрѣ», гдѣ первый актеръ и директоръ, Деанъ Гэръ — замѣчательный артистъ по художественной правдѣ и простотѣ игры. Въ ней главную женскую роль создала г-жа Патрикъ Кэмбель, занимавшая на англійскихъ сценахъ первое амплуа въ современной драмѣ и высокой комедіи. Роль шалой Агнесы она передала недавно еще совсѣмъ неизвѣстной актрисѣ изъ любительницъ, миссъ Незерсоль. И вся пьеса, и роль, и игра— все это нашелъ я очень знаменательнымъ для того Лондона, гдѣ прежде публика довольствовалась гораздо болѣе ординарной литературной пищей и болѣе ординарнымъ тономъ игры.

Теперь въ пьесахъ лучшихъ лондонскихъ театровъ изображаются нравы образованнаго класса, вплоть до высшихъ сферъ, съ такой смѣлостью, о какой трудно было и мечтать въ 60-хъ годахъ. При полной свободѣ прессы и книжной литературы, одна сценическая литература находилась подъ строгимъ надзоромъ. Я прекрасно помню, что къ половинѣ 60-хъ годовъ и во французской и въ англійской прессѣ появлялись протесты и обличенія лондонскихъ порядковъ: даже такая пьеса, какъ «Дама съ камеліями» Дюма-сына — долго не была разрѣшаема въ Лондонѣ, и на французскомъ языкѣ. Это теперь— «tempi passati». Co сцены раздаются весьма смѣлыя тирады и публика нисколько не скандализована воспроизведением реальной правды и горячими протестами противъ разныхъ устоевъ англійскаго общественнаго быта. Ничего не было бы удивительнаго слышать подобные протесты въ какихъ-нибудь народныхъ театрахъ (вродѣ огромнаго театра «Британія», помѣщавшагося на правомъ берегу Темзы), но въ самомъ центрѣ фешенебельной жизни, въ театрѣ «Крайтиріонъ», куда собирается исключительно свѣтская публика, мнѣ привелось видѣть пьесу: «Министръ внутреннихъ дѣлъ» — «Home-secretary», гдѣ герой — заговорщикъ-анархистъ, въ котораго влюбляется жена министра, и на великосвѣтскомъ раутѣ этотъ молодой человѣкъ произноситъ совершенно разрывныя тирады.

Но рядомъ съ такими оригинальными и гораздо болѣе литературными попытками, я нашелъ и въ послѣднюю мою поѣздку, уровень веселыхъ пьесъ изъ лондонской жизни довольно низменнымъ. Въ такого рода продуктахъ сейчасъ выступаетъ большая грубость англичанъ съ прибавкою того эротизма, которымъ пахнуло на Лондонъ черезъ Каналъ, изъ Парижа. Въ каждомъ почти фарсѣ поются гривуазные куплеты и происходитъ безпрестанный плясъ, представляющій собою довольно таки безобразную смѣсь парижскаго канкана съ національной порнографической хореографіей. Есть, напр., обычай, обязательный для всѣхъ субретокъ, исполняющихъ водевильныя роли— послѣ того, какъ она пропоетъ куплетъ, непремѣнно начать плясъ,