С. П. Дягилев обратился ко мне с просьбой показать Вере Немчиновой, как исполняли «Лебединое озеро» на сцене Мариинского театра в Петербурге, и я довольно часто ездила ради этого в Монте-Карло заниматься с нею.

У нас вошло в традицию, когда мы жили на юге Франции, проводить в Каннах последние три дня Страстной недели, чтобы иметь возможность два раза в день присутствовать на церковных службах в тамошней нашей церкви. Андрей и Вова говели и в субботу приобщались Святых Таинств. Мы оставались на Пасхальную заутреню, а потом возвращались домой в Кап-д’Ай разговляться.

Я принадлежала к римско-католическому вероисповеданию, как вся наша семья, и ходила в свою церковь. Мне хотелось причащаться в одной церкви с Андреем и Вовой, и я решила перейти в православие, которое мне с детства близко, так как в Театральном училище мы все ходили в нашу школьную православную церковь. Отец Остроумов меня подготовил очень сердечно к этому событию, которое совершилось 27 ноября (9 декабря) 1925 года в нашей каннской церкви. Он совершил обряд, после чего была отслужена обедня и мы все трое вместе приобщались Святых Тайн. Я была очень счастлива, что отныне принадлежу к той же церкви, что Андрей и Вова.

Я часто принимала у себя на вилле видных представителей эмиграции в Ницце. У меня бывала Капитолина Николаевна Макарова, вдова адмирала Макарова, погибшего 13 апреля 1904 года в Порт-Артуре на броненосце «Петропавловск», который взорвался на мине. На том же корабле находился и Великий Князь Кирилл Владимирович, который чудом спасся вместе с 20 матросами из общего состава команды в 880 человек. Бывал у меня также Александр Александрович Мосолов, долгое время бывший Начальником Канцелярии Министерства Императорского Двора, а одно время нашим послом в Румынии. Я их обоих очень любила, они оба были очень умные, полные жизни и энергии не по летам. Однажды после обеда у меня они вздумали станцевать мазурку, как в доброе старое время, и действительно великолепно ее исполнили, с большим блеском, огнем и шиком.

О Капитолине Николаевне Макаровой, или, как ее все называли, просто Капитолине, так как другой Капитолины не было, рассказывали много анекдотов, когда адмирал Макаров был Главным Начальником Кронштадтского порта. Она своим великолепным видом затмевала своего мужа. Все только видели ее, она была первая. Но она это делала с огромным тактом и блеском, не задевая этим самолюбия своего мужа. Напротив, от этого он только больше выделялся. Она была «персоной», это все видели и бесспорно признавали. Конечно, все это давало повод к разным анекдотам на ее счет, но доброжелательным и безобидным. Даже теперь, в эмиграции, она держала себя с большим достоинством на всех церковных и официальных торжествах, становилась впереди всех и первая подходила к кресту. Однажды английский адмирал пригласил ее к себе на корабль пить чай. Она согласилась, но только с тем, чтобы ей отдали те же почести, которые полагались ее покойному мужу как адмиралу Русского флота. На пристани ее ожидала шлюпка с матросом у руля. Она отказалась сесть в эту шлюпку и приказала передать адмиралу, чтобы за ней прислали шлюпку под командою офицера, что и было исполнено. Она любила говорить, что она вдова адмирала Макарова и никто не должен этого забывать. В последний раз я ее видела, когда приехала из Парижа на юг, она все еще замечательно выглядела и продолжала держаться очень величественно.

Александр Александрович Мосолов был уже в то время пожилым человеком. В молодости он принимал участие в Турецкой войне 1877–1878 годов, потом командовал личным конвоем Князя Александра Батенбергского Болгарского, служил в Конном полку, после чего был Начальником Канцелярии Министерства Императорского Двора. Под старость он женился.

Здесь, в Монте-Карло, я вновь встретила своего старого друга, известного импресарио Рауля Гюнсбурга. Мы его знали в Петербурге с давних пор, когда он привозил французскую оперетку. Затем он стал импресарио в Монте-Карло и, наконец, директором оперы в Монте-Карло. Во время Турецкой войны он сперва выступал в Бухаресте в оперетках и пел шансонетки. Он описывает в своих воспоминаниях, как поступил санитаром в Российский Красный Крест. Под Никополем, подбирая раненых, он заметил, что редут слабо охраняется противником, и, недолго думая, крикнув «ура», бросился с другими санитарами вперед, увлекая этим за собою всю боевую линию, и Никополь был взят. Он не утверждал, что взял Никополь, а только рассказывал, что способствовал. С тех пор он стал преданным другом России и в ответ на вопрос Императора Александра III, чем он может его отблагодарить за взятие Никополя, ответил: «Ваше Величество, протяните руку Франции», после чего принял самое деятельное участие в заключении Франко-Русского союза. Он любил рассказывать это во всех подробностях, за достоверность которых никто ручаться не мог бы, но слушать его было всегда интересно. Он очень любил Великого Князя Владимира Александровича и эту любовь перенес на Андрея.

Еще в 1895 году он пригласил меня танцевать в Монте-Карло на несколько спектаклей, очень за мною тогда ухаживал и ходил влюбленный под окном моей гостиницы.

Он часто приглашал нас завтракать в «Отель де Пари», и у него бывало вкусно и весело, так как он приглашал всегда кого-либо из первых артистов в своей оперной труппе и других интересных людей. Он заводил интересные разговоры из театрального и литературного мира, говорил умно и занимательно, а завтраки его бывали очень оживленными. Рауль Гюнсбург был гастрономом, сам придумывал новые блюда, ходил на кухню, следил за их приготовлением и возбуждал у гостей аппетит своим рассказом об ожидаемых яствах и о винах его погреба. Но как только наступал час репетиции, он вставал из-за стола и шел в театр, чтобы самому за всем смотреть и давать указания. Он был композитором, и его оперы шли с успехом.

У него была одна замечательная черта, которую артисты ценили: он редко заключал контракты, его слово было сильнее всякого контракта, и никто не мог пожаловаться, что он своего слова не сдержал.

Когда он выдавал свою дочь замуж, то пригласил нас за несколько дней до свадьбы на семейный обед, чтобы познакомить с женихом. Обед был очень курьезный. Начать с того, что все шкапы в столовой были полны вовсе не посудой, как это можно было ожидать, а бутылками. Когда мы сели за стол, хозяин спросил, что мы будем пить, и, повернувшись назад к ближайшему шкапу, открыл дверцы. Мы увидели ряд бутылок. Он стал вынимать одну за другой и остановил свой выбор на бордо. Он сказал при этом, что пить следует исключительно красное бордо, объяснив это на свой лад, но так, что неудобно повторить, – а мы все засмеялись. Блюда также были своеобразные, и каждое сопровождалось пояснениями, как готовили и какое надо к этому блюду пить вино. Но сладкое нас наиболее заинтриговало. Принесли в глубоком сосуде большой ананас, затем сахарницу с мелким сахаром и огромный кухонный нож. Проверив, все ли на месте, он повернулся к шкапу, вынул оттуда бутылку с коньяком и велел ее откупорить. Потом левой рукой взял ананас за верхушку и стал ножом очищать его от корки с черными гнездами. Когда ананас был совершенно очищен, он стал вилкой выковыривать куски в тех местах, где были гнездышки, получались маленькие, пирамидальной формы, кусочки, которые он складывал в сосуд. Весь сок от ананаса, таким образом, стекал туда, и не терялось ни капли. В сосуд он влил очень много коньяку, посыпал сахаром, и получилось замечательно вкусное, но пьяное блюдо. Он предупреждал, что сок нельзя пить стаканами, а то опьянеем, но смоченные в коньяке кусочки ананаса не представляют опасности.