Чаще всего за эти три года мы виделись с Иваном Решке, знаменитым тенором. Он и его брат Эдуард, обладавший прекрасным басом, были идолами публики в Петербурге в восьмидесятых годах, и лучшего исполнения, чем когда они оба выступали в «Ромео и Джульетте», трудно было бы вообразить. Мы с ним часто встречались в театре в Петербурге, и он меня отлично помнил по сцене.

Решке происходили из богатой и знатной польской семьи. Иван Решке жил на роскошной вилле в Ницце, где великолепно принимал и угощал обильными и вкусными завтраками. Он уже давно не выступал и занимался уроками пения. После завтрака к нему всегда приходил один из его учеников, которого он заставлял петь перед нами и давал ему указания, что было для нас самое интересное. Он главным образом настаивал на том, что певец должен понимать смысл того, что поет, и правильно его передавать. У Решке был замечательный аккомпаниатор – англичанин мистер Вебб, обладавший совершенно исключительной музыкальной памятью, он мог без нот играть почти все вагнеровские оперы. Этой его способностью поражался даже сам Решке.

Решке был интересным собеседником, и мы очень любили бывать у них. Часто и они у нас завтракали.

В доме у них была нотка грусти. Сын жены Решке от первого брака был убит на войне в 1918 году, как раз в день заключения мира. Она тяжело переносила свое горе, и при ней постоянно состоял доктор, так как она уверяла, что может ежеминутно умереть от разрыва сердца. Она выходила к столу бледная, поддерживаемая доктором и говорила только про свое больное сердце. Иван Решке умер в 1925 году, а она его пережила.

В Ницце проживала на своей вилле «Олливетто» Княгиня Мария Радзивилл, рожденная графиня Браницкая, дочь знаменитой графини Марии Браницкой, рожденной Сапега. Имение Браницких «Белая Церковь» около Киева было знаменито своими размерами и замечательными архитектурными памятниками, имевшими историческое значение. Княгиня Радзивилл была более известна под ласковым прозвищем Бишетт. С ней жил ее сын Лев Радзивилл с женою Ольгой, рожденной Симолин. Княгиня Радзивилл, Бишетт, часто приглашала нас к себе завтракать и обедать. Она бывала у нас и расписалась в моем альбоме.

Мы были в Париже, когда Вове исполнился 18 июня (1 июля) 1923 года 21 год. Мы хотели отпраздновать его совершеннолетие обедом и пригласили самых близких друзей: графа Михаила Граббе, Павла Демидова, графа Сергея Зубова с женой и Лору Гульд, очаровательную американку, – всего нас было восемь человек. Обед мы заказали в «Шато де Мадрид».

Как это случилось, не знаю, но мы опоздали к обеду, и гости нас ждали. Конечно, мы были очень этим смущены. Когда мы сели за стол, мой сосед граф Сергей Зубов сказал мне, что только что в саду ресторана потерял запонку работы Фаберже, которую очень любил, она была ему дорога как память. Он предполагал, что потерял ее около нашего столика, но ее никак не могли найти. Я посоветовала ему обещать послать в Падую Святому Антонию небольшую сумму для бедных, как делала сама в случае потери. Я рассказала ему, как в Стрельне, собирая грибы, потеряла брошку, подарок Наследника, и заметила пропажу, лишь вернувшись домой. Я вспомнила совет, данный нашим старым другом, Митей Бенкендорфом, и тотчас обещала послать Святому Антонию в Падую пожертвование на бедных и, побежав в сад, к тому месту, где собирала грибы, вспомнила, как Вова вскочил мне на плечи в то время, как я наклонилась взять гриб. Веря в чудесную помощь Святого Антония, я сунула руку в глубокий мох, который рос на этом месте, и мои пальцы ощутили потерянную брошку где-то в глубине мха. На следующий день я послала деньги в Падую. Я посоветовала графу Зубову обещать, но очень искренно и с верой, послать в Падую пожертвование, и он увидит результат. Он мне ответил, что, конечно, пошлет в Падую деньги от всего сердца и с верой. Не успел он закончить свою фразу, как один из лакеев принес ему потерянную запонку. Она была найдена не там, где он предполагал, а на дорожке, по которой все проходили, и ее легко могли затоптать в траву или гравий. Лакей рассказал, что, идя по этой дорожке, он заметил что-то блестящее на земле, и это оказалось запонкой. Граф Зубов был в большом восторге и сердечно меня благодарил за добрый совет.

После очень оживленного обеда мы всей компанией поехали в Кавказский ресторан, где к нам присоединился Великий Князь Дмитрий Павлович. Мы взяли отдельный кабинет, откуда могли слушать музыку и видеть общую залу, где танцевали.

Так отпраздновали мы совершеннолетие Вовы, все были веселы и приняли сердечное участие в нашем семейном празднике.

Осенью 1923 года, 21 октября, ко мне на виллу «Алам» приехал с визитом Н. П. Карабчевский с женою. Когда мне доложили об их приезде, я была крайне удивлена. Если бы он приехал один, может быть, я его и не приняла бы, но мне неловко было отказать его жене в приеме. Тяжело было видеть, как этот старик, гордость и слава русской адвокатуры, вошел ко мне и чуть не бросился на колени передо мною, умоляя о прощении, что отказался прийти ко мне на помощь после переворота. Он мне стал даже жалок, как жалки были и многие другие после переворота: позднее раскаяние, подумала я…

Чтобы загладить свою вину передо мною, он просил меня дать ему возможность написать мои воспоминания, так как он знал меня хорошо. Но я отказалась от этого предложения.

В одну из поездок в Париж я видела спектакль Александра и Клотильды Сахаровых и нашла, что в своем роде это было совершенство. Я послала им цветы с несколькими хвалебными словами по поводу их исполнения и получила от них ответ: «Позвольте нам хотя бы немного поблагодарить Вас за большую радость, которую Вы нам доставили. Мнение такой великой и единственной артистки, как Вы, будет лучшим залогом в наших исканиях новых достижений».

Потом я видела Сахаровых еще в Экс-ле-Бен. Их стилизованные танцы и тщательность отделки малейшего движения, позы и костюмов, несомненно, были исключительные по вкусу и таланту исполнения.

В ноябре 1925 года я приняла православие, на Пасху следующего года впервые говела и причащалась вместе с Андреем и Вовой. Я была счастлива. Хотя по рождению я была католичкою, православная вера мне всегда была близка, так как я не только часто посещала русские храмы, но и училась Закону Божьему у священника театрального училища отца Пигулевского, который впоследствии учил также и Вову. Мы оба храним о нем светлую память.

В 1926 году, 2 мая, в Пасхальную ночь, я пригласила к себе на виллу «Алам» С. П. Дягилева, Корибут-Кубитовича и артистов его труппы: Сергея Лифаря, Бориса Кохно, Тамару Карсавину, Петра и Федю Владимировых и некоторых других. Все собрались у меня на вилле, откуда поехали в заказанных мною автокарах в Ниццу в собор и после заутрени вернулись разговляться ко мне на виллу, где был приготовлен пасхальный стол с пасхами, куличами, крашеными яйцами, окороками и всякими другими яствами. После ужина стали танцевать. Сережа Лифарь, выпив за ужином, начал ухаживать за Тамарой Карсавиной, что очень не понравилось С. П. Дягилеву, и он положил этому конец, сказав: «Молодой человек, вы, кажется, слишком развеселились, пора домой», и они оба уехали в Монте-Карло. Сережа Лифарь подробно описывает эту Пасхальную ночь в своей книге.