Я должен был найти хоть что-нибудь. Таков был план. И он разрушился уже через секунду после того, как я оказался в прихожей.

Удивительно работает мозг, подумал я в тот момент, когда какой-то внутренний заряд ударил вначале в левую руку, а затем отрикошетил в голову. Я будто вернулся обратно в худший день моей жизни. Я опять был там. На меня вновь смотрели безжизненные глаза средней дочери Хабиба. Ее каштановые, почти золотистые волосы стекали по ступенькам вместе с густой кровью, собравшейся бордовой лужицей на деревянном полу прихожей. Неконтролируемо я взглянул в угол, куда отлетел когда-то ее телефон.

– Что-то случилось? – спросила Маликат.

– Нет, – ответил я, пытаясь распрямить скрутившиеся в судороге пальцы. – Я просто вспомнил тот день. Я был здесь в то утро. Меня попросили сфотографировать… ну, то, что случилось. Извините, что я так заявился.

– Ничего. Я тоже была тут. Полицейские закрыли мне глаза рукой, чтобы я ничего не видела, и провели туда. – Она указала на угловую комнату, из которой в тот день слышался почти что вой. Этот звук еще не раз возвращался ко мне в кошмарах. – Мы были там с мамой. Вы делаете хорошее дело, – сказала она и по-доброму улыбнулась. Точнее, попыталась искренне улыбнуться.

– Все такое чистое, – прокомментировал я.

Дом был буквально вылизан, будто подготовлен для заселения семейства.

– Мы стараемся прибираться тут раза два в неделю. Родственники. По очереди. Комната Хабиба дальше по коридору. Полиция там все обработала. Забрали все, что казалось подозрительным.

– Хорошо, может, сразу наверх?

– Да, – ответила она и пригласила меня пройти первым вверх по лестнице, но я не мог встать на первую ступеньку.

Я замер, понимая, что со мной что-то творится.

– Секунду. – Я вынул телефон, будто мне нужно было что-то срочно там посмотреть, но в действительности пытался совладать с надвигающимся приступом паники.

В тот момент, когда меня с головы до ног охватил озноб, я уже стоял на нижней ступеньке, затем на второй. Каменные ноги с трудом отрывались от поверхности, сгибались в коленях и поднимались на следующую ступень. Оказавшись на пятой, я обронил телефон.

– С вами все хорошо? – спросила она. – Вы побледнели.

– Да, я просто… – попытался ответить я, но не смог облечь мысли в слова. – Сейчас… – Я аккуратно присел прямо на ступеньку и опустил голову так, чтобы не было видно лица.

Я боялся, что мое состояние испортит все дело, и одновременно пытался наладить дыхание. Пальцы рук моментально стали мертвецки холодными. Маликат потерялась из виду то ли из-за того, что отошла, то ли из-за того, что в глазах потемнело, но потом передо мной вдруг оказался стакан с водой. Я отпил немного и принялся оправдываться:

– Спасибо. Извините…

– Ничего, – перебила она меня. – Я думаю, вам надо отдохнуть. Придете в следующий раз.

– Я скоро уезжаю. Мне нельзя в следующий раз, – сказал я с нотками взволнованности.

Маликат посмотрела на меня непонимающе.

– Извините, мне очень важно это сделать. Сегодня.

– Я понимаю, это хорошее дело, но это просто статья. Сколько бы вы ни написали хороших слов, вы их не вернете, – сказала она.

Я поднял глаза и опять увидел мягкую улыбку и влажные от слез глаза. Эта женщина будто соболезновала мне, будто пыталась помочь мне примириться с потерей моих близких, а я ничего не мог ей ответить.

– Я могу что-то сделать, – сказал я, но скорее сам себе. – Могу что-то исправить.

– Можете, но смерть вы не исправите, Арсен. Я работаю врачом. Я пыталась много раз.

Больше мне нечего было сказать. Через пару минут молчания я предпринял попытку встать. Моя рука невольно уперлась в то место, где лежало тело Асият, и я ее отдернул, будто на нее сел неизвестный жук.

– Тут было тело…

– Я знаю, – перебила она.

Я подумал: каким образом мозг выдает несуществующие образы? Как легко он способен в считаные секунды парализовать тело, будто под действием яда! Как останавливает дыхание, как затуманивает разум, как делает ватными ноги, как замораживает кровь. Что осталось? Остановить сердце?

– Не спешите, – сказала Маликат.

– Если вы не против, я попробую еще раз. Загляну в комнаты.

– Хорошо, – ответила она. – Если вам станет хуже, мы сразу закончим.

– Да.

На втором этаже мы сразу прошли в комнату старшей дочери. Комната мало чем отличалась от той, в которую я вошел пять лет назад. Было лишь удалено все кроваво-красное: тело, подушка, покрывало, матрас, – остальные же предметы в спальне, когда-то забрызганные кровью, постирали и отмыли. В принципе это можно было сделать и с подушкой, например, но я решил, что бывают вещи, в которые кровь впитывается слишком глубоко, неотмываемые вещи. И люди.

Я медленно прошелся взглядом по комнате. Рояль, шкафы наподобие икеевских, но явно сделанные на заказ из какого-то дорогого дерева, интересные предметы на них: дипломы, награды, вырезанные из дерева игрушки, семейные фотографии – все было на месте. Белоснежный круглый коврик, когда-то впитавший в себя кровь хозяйки комнаты, добавлял обстановке шарма.

– Тут все как раньше, – тихо произнесла Маликат типичную киношную фразу, стоя у меня за спиной.

Я услышал ее слова, но никак на них не отреагировал, продолжая изучать ковер. Потом до меня дошел смысл сказанного, и я переспросил:

– Раньше?

– Говорю, что мы ничего тут не трогали.

«Кроме тела», – подумал я.

– Все как раньше, – добавила она, будто их ничегонетрогание могло все исправить.

«Раньше? Раньше тут был живой человек… Других раньше никогда не было! Здесь не может быть как раньше! Хотите как раньше – верните сюда Карину! Чтобы она, как раньше, прыгала на этом ковре, слушая музыку в наушниках, чтобы играла на рояле, чтобы радовалась и плакала, разглядывая все эти вещи на полочках. Раньше – это когда живой. Все остальное – смерть».

– Вы что-то сказали? – переспросила Маликат.

– Нет. Можно? – Я указал на шкаф.

– Да.

Я подошел и медленно стал разглядывать все полки по отдельности. Было много чего о музыке, документы, внизу стояли учебники, а все самое красивое находилось наверху.