Порой вздыхая и размышляя так, он мысленно звал:

– Зопир! Зопирион!..

И как-то раз дозвался! Сын Пармениона Филота, бывший теперь на месте отца, однажды сообщил, будто порубежная стража на Оксе пленила несколько саров, и среди них есть двое, что изъясняются между собой на иллирийском наречии. Ошибки быть не могло, поскольку мать воеводы сама была иллирийкой и Филота с детства владел двуязычием. Не пользы для, но любопытства ради царь велел доставить пленников к нему в шатёр и здесь узнал в одном посыльного гетайра из свиты Зопириона!

Пленник тоже признал царя, но глянул исподлобья и ещё сильнее скосил уста, поскольку, обезображенный палицей, был косоротым. Целый сонм вопросов роился в мыслях Александра, но, узрев вызов во взгляде иллирийца, лишь спросил:

– Что стало с моим полководцем Зопирионом?

– Жив воевода и здравствует, – ухмыльнулся тот, озирая персидское одеяние властелина Востока.

Дабы не уронить достоинства, царь более не пытал гетайра, однако же сказал:

– Я отпущу тебя… Пойди к Зопиру и передай мою волю: хочу позреть его. Пусть явится на порубежье при Оксе.

– Ну, сие вряд ли случится, – промолвил косоротый. – Не пожелает встречаться воевода. Тем паче говорить… Ну разве что на ристалище!

– Ступай и донеси мое слово! – прикрикнул царь, теряя хладнокровие от заблуждений мысли.

– Добро, – смирился пленник.

В условленный день в сопровождении агемы и своих гетайров Александр пришёл на Окс и, словно в поединке, всё ещё хромая, – кость не срослась, – выдвинулся далеко вперёд строя своего войска и встал безоружным, зажав в деснице лишь рукоять бича. Предчувствуя измену воеводы, он мыслил не убить его, но выпороть, как беглого раба.

Зопир заставил ждать и явился ровно в полдень, когда палящее солнце вошло в зенит и нестерпимо разогрело доспехи. Пот заструился из-под шлема и солью обжигал лицо. Признать воеводу было мудрено: облачённый в чешуйчатые латы, он весь блестел и переливался в лучах, словно самоцветный камень. Сары умышленно начищали свои брони, дабы слепить супротивника на бранном поле.

Зопирион держал в руке один лишь скуфский восьмиколенный бич.

– Ты меня предал, – вымолвил царь. – Ты променял достоинство эллина на долю варвара.

– Нет, Изгой, – гордо и с вызовом ответствовал полководец. – Я остался тем, кем был изначально.

– Но ты, спасая жизнь, вкусил гноя, чтобы излечиться!

– И гноя не вкушал.

– Как же ты спасся? – непроизвольно вопросил царь.

– Отрёкся от мысли похищать чужие святыни, – проговорил Зопир. – И мой совет тебе: отрекись и ты. И в тот час избавишься от чумы, что довлеет над тобой.

– Если что-то и грозит мне, изменник подлый, то только слава! Которая переживёт тысячелетия! А твоё имя предадут забвению!

Воевода и глазом не моргнул, взирая, словно сфинкс.

– Мне ведомо, ты исхитрился и взял Авесту как приданое и кары избежал. Но вдругорядь и хитрость не поможет. Хоть у народов скуфи тот же обычай, когда святыни стерегут девы, никто из них не преподнесёт Весту и не пожелает за тебя замуж. По их разумению, Вещество можно добыть лишь в том случае, когда любовь взаимна и обоюдоостра, как сарский меч. Ты, Александр, и в самом деле сын Раза, но, покуда не отринешь страсть к чужим святыням, будешь обречён на одиночество, ибо утратил собственное Чу. И ныне мыслишь обрести чужое. Носил одежды фараона и вот уже облёкся в персидские… Коли не внял моему слову, ступай и поищи!

Сказал так, засмеялся и, поиграв бичом, пошёл, как победитель с поля брани. Царь вскинулся и было вознамерился кликнуть агему или знак подать гетайрам, однако был ослеплён сиянием чешуйчатых лат супостата, да ещё пот заливал глаза. Когда же проморгался, заслонясь рукой, вдруг позрел, как из мутных вод Окса восстал бесчисленный боевой строй скуфской пехоты, готовый заступить путь. Агема всполошилась, в единый миг взяла царя в кольцо и повела прочь, поддерживая под руки, дабы скрыть хромоту его. Кровь застучала в жилах так, что вдруг открылась рана.

Несколько дней кряду Александр неистовствовал, вспоминая встречу с Зопиром, и винил возмужавших отроков агемы, которые не позволили ему в тот час же расправиться с изменником. Сдержавши ярость, он повелел заложить в благодатных верховьях реки город Александрию, для чего согнал из подвластных областей многие тысячи рабов и пленников. Своей рукою начертал проект дворца властелина Востока, имевший вид великого моста на трёх опорах, соединяющего берега стремительного Окса, и заложил первый камень. Здесь он оставил тяжёлый обоз, вспомогательные отряды, ветшающих и раненых ратников – всё, что тяготит в походе. Сам же изготовил полки, снарядил малые суда и, пользуясь осенним временем, двинул в полунощь по суше и по рекам, пожелав зимовать на берегах Синего моря и там возвести ещё один город. Спускаясь с гор Согдианы, он шёл теснинами ущелий мимо не покорённых ещё, неприступных крепостиц, однако скуфь при виде македонцев затаилась за стенами и не смела взора поднять и уж тем паче стрелы пустить вослед грозному войску. В одном из подобных замков, на забрале башни, царю почудился призрачный белопенный образ девы, мелькнувший меж зубьев. Но ехали быстро, и оттого показалось, что он, мимолётный, не в яви привиделся – из памяти всплыл, из юношеских грёз и наваждений.

И всё же Александр спросил у Клита, чей это замок.

– Князя Оксиарта, – ответствовал тот. – Вельможи, который величает себя господином Окса и Синего моря. Массагеты именуют его Оксианским.

Царя это потешило, и он впервые за последние дни искренне посмеялся над варварской кичливостью.

А скоро он спустился с отрогов на равнину и пошёл сквозь красные пески междуречья Окса и Яксарта. Днём ещё палило солнце, а ночью люди и кони сбивались в табуны и жались друг к другу от холода, ибо здесь не было ни корма достойного, ни топлива для костров. Впрочем, и воды, за исключением редких колодцев: конные и пешие полки шли по руслам пересохших рек, по дну озёр, которые днём разогревались так, что павшие люди засыхали в мумии, а поднятая ногами ещё живых пересохшая соль разъедала глаза и губы. Только верблюды да ползучие гады могли бы выжить здесь, поедая ветви саксаула и мелких земляных тварей.

И вновь среди ратников возник шуршащий, ровно соляная пыль, разъедающий неумолимый ропот:

– Куда идём? Зачем?..

Александр то плыл на корабле по Оксу или Яксарту, то сходил на берег и шагал вкупе с войском, дабы вдохновить полки. От голода пало много коней, а скоро из-за мелей пришлось оставить суда с провизией и воинским запасом, поджидая зимнего половодья. На македонцев нападала незнаемая доселе хворь, когда человек