камнем. Александр вскорости вернулся в Персеполь и, дабы не мешать священному праву добычи своего войска, встал на перевале, взирая, как его славные ратники, но более всего вспомогательные службы и обозники, к тому часу выпутавшиеся из убродных снегов, ринулись грабить город. И рядом с ним взирал на это уже пресыщенный от долгой службы и оттого ленивый к подобным забавам Парменион.

Три дня доблестные полки Македонии, изголодавшиеся по добыче, подобно волкам степным, рвали жертву – суть не великую по площади, но богатейшую сакральную столицу Персии Парсу и Пасаргады. И в этот час даже сыну Бога не след было вставать на пути: могли снести, втоптать, не позрев достоинств. И благо что в аскетичном Персеполе, в священной столице персов, творились тайные ритуалы магов, добывалось Время и не было винных погребов. А весь гарем Дария, более тысячи наложниц, пребывавших здесь, попал в плен и в окружении стражи заблаговременно отбыл далеко в горы. Иначе бы сей несчастный город на месяц погряз в разгуле и междоусобных распрях. Тут же, войдя в сакральную столицу, воины изрядно потрудились, срывая серебряное и золотое обрамление залов и выдалбливая из стен и потолков самоцветные камни.

Когда же было разграблено всё, вплоть до гробниц персидских царей, варварский дух естества угас, а воины, огрузшие от добычи, покинули городские стены и в благодатной долине устроили игрища и торг, поскольку по пятам македонского войска двигалась иная армада – походные менялы, торговцы и мародёры. Так ходят за табунами коней волки, шакалы за стадами баранов, а за теми и другими – чёрные вороны, склёвывая все, что осталось. На сём стихийном торжище можно было обменять или купить всё – от женщины-рабыни до лука, сариссы и сарской чешуйчатой брони, снятой с убитого и поскопанной мечами. Но горный переход и недостаток провианта возвысили цены так, что даже пресыщенный Парменион посетовал, что кусок конины или верблюжьего мяса стоит ровно столько же, сколь в Месопотамии стоит телега овощей или головка сыра. А за меру вина требуют золотой статир, здесь прозываемый кизикен!

Далее историограф описывал, как Александр учинил оргии в разорённом храме, призвав лишь своих приближённых. Себе он взял для забав Таис Афинскую, а всем иным отдал гарем Дария числом в тысячу жён и велел взять из запасов тридцать бочек вина и вволю всяческих яств, тогда как войско тем часом поедало конину, верблюжатину и дичину, добытую в горах. Царь много пил, искренне веселился и всюду был с полуобнажённой гетерой, которая проявляла любопытство ко всему, что зрела в разорённом храме, а властелин Востока во всём потакал. Когда Таис осматривала каменных быков, стерегущих вход, ей пришло в голову сбросить их в пропасть, и изваяния были низвергнуты и сброшены. Вкусившая вина и своей власти, гетера уже самолично развлекалась, отсекая наложницам Дария космы, грозилась лишить волос и его дочерей, Статиру и Дрипетиду. Наконец, пожаловалась, будто озябла в каменных чертогах, и приказала развести большой костёр. Сначала она потешала Александра танцами обнажённых и стриженых персиянок из гарема, после чего затеяла игры с огнём, разбрасывая пылающие головни по храму. А здесь было довольно ковров, шелков, одежд и деревянных изделий, вплоть до потолочных перекрытий.

И храм загорелся!

Только тут Каллис узрел божественное провидение и оценил предусмотрительность царя, взявшего приданое невесты: огонь бушевал и проникал повсюду, влекомый сквозняком, и вскоре очутился в сокровищнице. Но о том, что она давно пуста, никто не ведал и не мог изведать! Когда объятый пламенем храм обрушился, сам обратившись в костёр, а восхищённая гетера принялась скакать вокруг, летописец почуял в играх Таис злой умысел. Она намеревалась сжечь Авесту! Своими подозрениями он поделился с Александром, но тот, всецело предавшись оргии, лишь посмеялся, хотя велел хранителю приданого сразу же после оргий отправляться в горы, к Птоломею, и там находиться неотлучно.

Сам же, вдоволь попировав, уже не отпускал от себя гетеру, чем вызвал ревностные чувства у Барсины и её опаску, что царь, завладев приданым, отречётся от своего слова взять замуж и отдаст её Мазею. Дескать, у царя с ним был заключён тайный уговор, отчего сатрап так верно и ретиво служит новому властелину Востока. Её подозрения неведомым образом обратились в молву, которая так или иначе достигла слуха Дария, что укрывался в Экбатане. А было известно: родитель проклял дочь, как только узнал, что она поддалась своим чувствам, согласилась стать женой Александра и указала путь в Парсу, к сокровищнице храма. Прослыша о лукавстве царя Македонии и его надругательстве над святыней, Дарий будто бы простил её и, желая отомстить, вздумал отнять и Барсину, и приданое. Собравшись с силами, он вновь исполчился, оставил Мидию и теперь движется к разгромленной сакральной столице, а из Кармана и Гармосая идут его сатрапы, дабы зажать македонцев в горных теснинах.

Получив такие известия, властелин Востока взял с собой гетайров, полк пеших воинов и немедля выступил в Экбатану, навстречу Дарию, оставив войско в Персеполе. Что приключилось далее, историограф не ведал, поскольку оказался повязанным клятвой, вкупе с Птоломеем охранял приданое и, сообщая философу о нём, подвергался смертельной угрозе за клятвопреступление. Александр запретил не то что доверять папирусу тайну Авесты, тем паче посылать какие-либо сведения о ней учителю в Афины, но даже думать и вспоминать. Двух юношей из своей агемы, которые во время оргий обсуждали, каким письмом написаны священные книги магов, он велел распять на крестах прямо возле пожарища, забив рты камнями. А своего друга и командира щитоносцев Никанора, сына прославленного Пармениона, живым бросил в огонь – всего лишь за одно упоминание Авесты! Преданный царю, но одержимый Бахусом, он взирал на пылающий храм и изумлялся мудростью Александра, вполголоса сказав, де-мол, что бы стало со свитками бычьих шкур, не предприми он соответствующих мер. Договорить не успел, как полетел в костёр, и там, охваченный огнём, оскалился – просил прощения, пока не превратился в уголь…

Всем почудилось, царь обезумел от вина и оргий, но ушастый Каллис был рядом, ближе, чем танцующая гетера, и слышал всё!

Прочитав послание, Арис испытал восторг и замешательство одновременно. Боготворя и восхищаясь Таис, он поддался чувствам и вовремя не узрел коварства, а должен был! Особенно в тот час, когда она подвигала философа к щедрому поступку – преподнести её в дар Александру. Теперь он не сомневался, что гетера Таисия Килиоса и в самом деле его перевоплощённая суть, его глаза и руки, его воля. То есть эфор, неведомым образом прознав о приданом Барсины, замыслил сжечь