– Не хочешь признаваться – дело твое. В списке незакрытыми остались три позиции. И я их не собираюсь закрывать.

– Кто там?

– Ну... Если тебе интересно – два Наблюдателя и Часовщик. Ты удовлетворен?

– Я могу узнать точнее?

– Зачем? Пойдешь их предупреждать о возможном покушении? Какой смысл? Ты ведь не об этом хотел поговорить. Спрашивай, я готов отвечать... Спрашивай!

– Мы можем встретиться?

– Нет. Пока – нет. У меня много работы, знаешь ли. Город нуждается в прополке.

– Ты собираешься и дальше убивать?

– Убивать – это людей, простите. Или животных. А к нелюдям это не относится! Слышишь? Не относится. Я пропалываю город. Харьков будет чистым. Харьков – для людей!

– Ты сам понимаешь, что несешь? – повысил голос Влад.

– Понимаю! Я – понимаю. Я понимаю, что у меня украли мой город. Нагло, пользуясь моей слепотой и слепотой других людей. Ты ведь наверняка понимаешь, что я почувствовал, когда обнаружил, что меня окружают... Кто меня окружает. Ты ведь понимаешь. Понимаешь!

– Не нужно орать, – попросил Влад. – Мы ведь просто разговариваем. С чего ты взял, что я тебя понимаю?

– А про оборотня придумал я? Ты же это Серому сказал, он жаловался. Я, видите ли, совершаю глупости, разбалтывая подобное! А я не разбалтываю. Я понимаю, что мне никто все равно не поверит. Из нормальных людей. Во всяком случае – пока.

– Пока? – переспросил Влад.

– Интересно? Снова точно уловил главный акцент. Ты вообще необыкновенно быстро и точно все схватывашь. Я тебе все расскажу. Со временем. У нас еще много времени. Ты сомневаешься?

– Я сомневаюсь даже в том, что ты тот, за кого себя выдаешь. Тебя попросил Серый, чтобы ты позвонил. Он вообще, может быть, сейчас стоит возле тебя и слушает.

– Нет, я Каменецкий Константин Игоревич собственной персоной. Чем я могу это доказать?

Влад задумался. Глупая ситуация. Что он знает о художнике такого, что может не знать кто-то другой?

– Так, – сказал Влад. – Я сейчас задам вопрос. Вы на него ответите сразу же, не задумываясь. Если будет хоть малейшая пауза, если связь вдруг прервется – по техническим причинам или из-за падения гигантского метеорита, я выбрасываю ваш телефон. Согласны?

– Совсем без паузы? А если я что-то не сразу вспомню?

– Задавать?

– Задавайте, – собеседник тоже перешел на «вы».

– Вы подарили своей бывшей любовнице картину. Помните какую?

– Да, – быстро ответил Каменецкий. – Ее портрет. Описать позу? Коленно-локтевая, развернута...

– Где она изображена?

– На площади, перед памятником и Госпромом. Вы видели портрет?

– Нет, мне пересказали. Были под впечатлением, Константин Игоревич.

– Убедил. Слава богу. Я прямо заволновался – единственный человек, с которым я могу поговорить, и не поверит. А по поводу Серого не беспокойтесь. Серый сейчас занят. Очень занят. Ему сейчас не просто нужно найти два трупа джинна, но еще нужно их спрятать или уничтожить. Ему некогда. Он не хочет, чтобы их нашел кто-то другой. А когда он разберется с ними, то найдется еще кто-нибудь. Оказывается, в Харькове необыкновенно легко встретить чужака. И так же необыкновенно легко его убить, особенно с учетом того, что попало в мои руки. Это поначалу они кажутся такими страшными... А потом, когда пущена первая кровь... Просто противно. Для оборотней – серебро на лезвии. Для остальных – хватает знания анатомии и ума для правильного выбора объектов прополки. Я только вхожу во вкус. И знаете? Мне это нравится. Вам обязательно нужно попробовать. Не устраивать демонстрации с непожиманием рук окружающим, а радостно улыбаться этим уродам, широко улыбаться, пожимать их верхние конечности и вспоминать, как этой же рукой вы убивали их соплеменников.

Владу захотелось разбить телефон о стену.

– Молчите? – спросил Каменецкий. – Я что-то не так сказал? Вы где прозрели? Не в Харькове, понятно. В своей командировке? В Косово, если не ошибаюсь. Уж не знаю, как вы привыкали, а мне повезло. Оч-чень повезло. Я потерял сознание – трещина в черепе, знаете ли. Временная потеря зрения. Так что, когда я пришел в себя, то ничего не видел. Совершенно. Но вот звуки мне показались странными. И запахи. Незнакомые такие... Странные. Потом зрение начало понемногу возвращаться, медленно, слава богу. Постепенно. Вначале – размытые пятна, светлые и темные. Потом появились тени – темное на светлом. И эти тени были необычными. Я всматривался, думая, что это игры моего поврежденного мозга, а картинка становилась все четче. А мне становилось все страшнее. У моего лечащего врача на голове были рога. Смешно? Страшно. Понятно, что я не в аду, что чертей не бывает, но ведь рога-то я вижу. И лицо, и фигуру... Иногда заходил другой врач, лохматый, с козлиными ногами. Сатир из древнегреческой мифологии, фавн. Я совсем сошел с ума? Я так думал, но ведь остальные были нормальными, без хвостов и копыт. Просто люди. И с уродами они общались запросто, как с приятелями. Как с людьми. Что происходит? Это я так подумал. И понял, что если я спрошу напрямую, то меня, скорее всего, отправят в сумасшедший дом. Меня и так очень подробно расспрашивали, задавали всякие вопросы. Я затаился. Если я болен, подумал я... Это пройдет или не пройдет. Главное – выйти из больницы, а там я успокоюсь, приду в себя. И разберусь. Знаете что? Я вышел, мне поверили. Я прибыл домой, в свой свинарник, прошло несколько дней, но аберрации слуха, зрения и обоняния не прекратились. Более того, я увидел, что даже дома моего города изменились. А ведь я их рисовал... Знаете, сколько я написал пейзажиков, зарисовок, акварелей? Тысячи, мне очень нравится... нравился мой город. А тут... тут...

Каменецкий глубоко вздохнул, перевел дыхание.

– Извините. Я решил заново познакомиться со своим городом, обойти его, понять, что же не так. Что было на самом деле – мои воспоминания или то, что я видел за окном. Я увидел летающих над городом существ и понял, что Шагал тоже их видел, только был умнее и рисовал их просто как летающих евреев. А у меня ума не хватило. Зато хватило терпения и тяги к саморазрушению. Знаете, что я начал делать? Я вернулся в свое прошлое, – Каменецкий коротко хохотнул. – Надо же было такое придумать! С другой стороны – это отрезвляет. Когда я увидел, что меня вышибли из Худпрома из-за полутораметрового уродца со здоровенным шнобелем вместо носа, когда обнаружил, просматривая фотографии, что треть моего класса людьми не была... Часовщики, маах'керу... А Нателла, за которой я самоотверженно носил портфель из школы, была джинна, существом, у которого вместо крови – огонь. Не фигурально, а в прямом смысле этого слова. Нет, про кровь и огонь мне объяснили потом. А поначалу я видел на фотографиях вокруг своей мальчишеской физиономии уродливые нечеловеческие рожи.

Вы свою первую женщину, конечно же, помните, – Каменецкий снова судорожно вздохнул. – Конечно, помните. А меня рвало два дня, когда я обнаружил, рассматривая фотографии, что моя первая женщина, Мая Визитиу, молдаванка, имела рожки и хвостик. Она мне на прощание подарила свою фотографию, так сказать, неглиже. Даже подпись оставила: «Ты никогда не узнаешь меня до конца»... Рожки в пять сантиметров, хвостик тоже сантиметров в пять, треугольное, нечеловеческих пропорций лицо, скалящееся в гнусной усмешке... Меня рвало два дня, стоило только вспомнить. Меня и сейчас тошнит.