* * *

Ого, да тебя в него можно три раза завернуть! Знаешь, я тут видела в магазине кулинарную книгу с пропорциями для очень большой семьи, вот тебе такую надо купить.

А что это у вас там за куколки такие? А мне можно?

Так ты теперь к нему на этот его мудлак полетишь? А там почта ходит? Ты давай наснимай там растительности, наверняка есть какие-нибудь новые формы, может, удастся что-нибудь вывезти интересненькое...

* * *

В стенку стучится Азамат – ого, да у него и там, как на двери, сенсорный звонок установлен? Жму на кнопку в ящике, продолжаю набивать ответ маме.

– Матушка просит куколку твоего изготовления, – говорю.

– Обязательно, – легко соглашается он. – А у неё есть какие-нибудь любимые птицы или звери?

– У неё любимые растения, – говорю. – Но лучше сделай куклу, чтобы наряжать можно было.

Азамат задумывается.

– А как она выглядит?

– Мама?

– Да.

– Ну, примерно как я, плюс двадцать килограмм и очки.

– Очки? – удивляется он. – Неужели у вас на Земле не умеют лечить зрение?

– Умеют, – говорю, – но это надо денег заплатить, в больницу лечь... а ей лень. Тем более, жить ей это не сильно мешает, и вообще ей нравится, что в очках глаза кажутся больше.

Пока говорю, а Азамат качает головой, переваривая информацию, я просматриваю мамин дневник в поисках фотки поприличнее – то есть без лопаты или мотыги, а то с этими муданжскими представлениями о работающих женщинах Азамат меня совсем зажалеет. Наконец, нахожу.

– Во, – зову его, – гляди.

Он подходит и склоняется над буком, устилая мне весь стол волосами. Долго с интересом изучает снимок, на котором матушка гордо помещена посреди собственного цветущего сада, прижимая к обильной груди не менее внушительный букет в сине-сиреневой гамме. Одета она в дачную майку такой ядрёной расцветки, что сделала бы честь любой муданжской национальной одёжке. Волосы, чуток подлиннее моих, но такие же жёлтые и пушистые, забраны назад леопардовым хайратником. Выражение лица – просто Наполеон на троне.

– Она очень красивая, – наконец говорит Азамат, я не удерживаюсь и фыркаю. Он продолжает: – И такая молодая... Тебе, наверное, совсем мало лет...

– Двадцать восемь, – бурчу я. На меня смотрят округлившимися глазами.

– Во сколько же она тебя родила?

– В тридцать два.

Глаза округляются ещё больше. Скоро европеоидом станет.

– Дарлинг, – говорю, – у вас на Муданге в году сколько дней?

– Шестьсот пятьдесят семь...

– А у нас почти вдвое меньше.

Он долго смотрит на меня, не моргая.

– Погоди, – говорит, – правильно... вы ведь живёте по космическому времени и на планете тоже... так вы в два раза чаще возраст отмечаете, вот в чём дело! Боги, я даже никогда не задумывался об этом! Вроде как год – он и на Земле год.

Я покатываюсь, а потом призадумываюсь.

– Сколько же тебе по земному счёту получается?.. Около шестидесяти?

– Поменьше немного, – щурится он. – Я и в юности много летал, а в космосе мы считаем года по Земле. А ты, значит, по-нашему только-только совершеннолетняя, как я и думал.

– А сколько вы живёте? – спрашиваю с некоторой опаской.

– Ну как, в сорок лет уже в Старейшины приглашают, а там ещё лет десять-пятнадцать. Отец, вон, за семьдесят перевалил, но это большая редкость.

– Да уж, – говорю, – дерьмо не тонет.

– А что твоя матушка пишет? – Азамат быстро переводит тему. Чего это он, не нравится, что я его папашу поношу? Ладно, психоанализ оставим на другой раз, когда голова не такая дурная будет. Спать-то вроде бы уже не хочу, но этого одного мало, чтобы хорошо соображать.

Перевожу ему мамино письмо, он долго хохочет над кулинарной книгой.

– У вас и правда что ли женщины готовят? – спрашивает. – Но ведь это тяжёлая работа: овцу зарезать, ошкурить, нарубить...

– Солнце моё, – говорю, – на Земле ты овцу нигде не найдёшь. Найдёшь ты в магазине кусок неизвестно чьего мяса размером в два кулака, без кости и жил, а жир отдельно в баночке. Да и то это ещё поискать надо, а в большинстве случаев оно уже со специями, в панировке и полуготовое.

– М-да, – задумчиво мычит Азамат. – Это, наверное, удобно...

Но по лицу вижу, что в гробу он видал такое удобство.

Потом я ещё долго объясняю, кто такие ландшафтные дизайнеры и зачем они существуют в природе, а также что это респектабельная профессия, хотя и сопровождается копанием в земле, но нет, не волнуйся, на тяжёлых работах пользуются рабочими или техникой. Мама, правда, и сама здорова вскопать поле-другое под вдохновение, но Азамату об этом знать незачем.

За завтраком мы чинно кушаем рыбный супчик с лапшой, а потом за разными бессмысленными занятиями коротаем день. Азамат вырезает очень похожую маму, и я под его чутким руководством изображаю для неё национальный костюм. Мы решаем, что её надо одевать как замужнюю, потому что с двумя детьми девкой ходить неприлично, так что помимо кофты и юбки мне приходится шить некое подобие фартука, пальто, как было на Эсарнай и сложный головной убор – тут не обходится без клея.

Водружаю получившуюся красотищу на полку, чтобы отойти и полюбоваться на расстоянии. Чудо. Рядом у Азамата на стенке висит картинка – я её раньше за полками не замечала. Какая-то пёстрая мазня в рамочке, ничего не разберёшь, разве что местами наводит на мысль о мышах и дискотеке. Странно, обычно примитивная живопись, наоборот, однотонная, но с человечками, зверюшками там... хотя, может, я не осознаю их видение мира.

– Твой земляк, – внезапно говорит Азамат.

– Кто? – не понимаю я.

Он кивает на картинку.

– Художник.

Я решаю, что мне это уже снится, но на всякий случай подхожу поближе, прибавляю свет и вижу внизу под репродукцией подпись: Базили Кандински, композиция N 6.

– Разве нет? – переспрашивает Азамат, заметив мой офигевший вид.

– По идее да... – говорю. – Знаешь... я, эээ, не знаток искусства, честно говоря...

– Да, я понимаю, у тебя другое образование, – легко соглашается он.

– А-а... – начинаю я и замолкаю, не зная, как спросить, за каким рожном он держит у себя на стенке эту бессмысленную мазню. Ещё обидится или расстроится, что я так плохо знаю свою культуру. – Я хочу сказать... он ведь довольно специфический художник... Тебя чем-то привлекло именно это произведение?

– Я очень люблю музыку, – следует ответ. – И меня поражает, как вам, землянам, удаётся её рисовать.