«Чудеса», — чуть не сказал я. Но не сказал, потому что это были не чудеса, а неведомый, но добрый закон Дороги.

— Стой! — вдруг отчаянно закричал Лыш. — Стой, паразит! Кому говорят!

Усыпивший наше внимание стул, оказывается, тихонько поднялся в воздух и теперь уже на высоте реял в сторону забора. Лыш помчался следом, стараясь ухватить веревку. Но она взмыла над травой, он не допрыгнул.

— Дезертир чертов, — сказал вслед беглецу Лыш. И пришел назад, сел на колоду.

— Он вернется, — утешил я его.

— Ага, жди… Ни один еще не вернулся.

— Они где-то сбиваются в стаю. И потом прилетят все разом.

Лыш глянул с недоверием и надеждой.

— Правда? Я хочу приручить еще такого, как Росика. Потому что нам с Гретхен мало одного…

— Вернутся, — повторил я. — Потому что все возвращаются. И всё возвращается. Даже шар к Маю вернулся…

Лыш сидел с опущенной головой. Теребил ремешок сандалии. Глянул на меня сбоку и сказал тихонько:

— Да… но Валерий-то не вернется…

Вот так. Не бывает на свете полной радости. Не бывает войны без чьей-то гибели. Не бывает счастья без слез.

…Когда «волосатые» отступали через железнодорожные пути, студенческая группа во главе с Валерием пошла наперерез. Нельзя было оставлять на свободе гадов, которые способны на что угодно. И один из этих гадов ударил из гранатомета по цистерне. Теперь никто не знает, что в ней было. Но рванула она, говорят, как бомбовый склад. Несколько студентов обожгло и сильно поранило. А Валерия просто не нашли, он был к цистерне ближе всех.

Это и рассказал мне Лыш, отворачиваясь и вытирая мокрые ресницы.

Нельзя сказать, что я испытал такое уж большое горе, ощущение небывалой потери. Валерия знал я не очень хорошо, виделись всего несколько раз. Но он был друг Лыша. А Лыш был мой брат.

Я притянул его поближе, обнял за плечо.

Чем я мог утешить брата? Только сидеть вот так рядом и молчать…

Лыш ошибался. И все ошибались. Валерий не погиб.

При взрыве тугая горячая волна унесла Валерия неизвестно куда, и он провалился в черное ничто. Через неизвестно какое время он открыл глаза, увидел над собой темно-синее звездное небо, а на фоне этой звездности — несколько силуэтов.

— Оклемался, студент? Вставай…

Валерий не мог встать. Не чувствовал ног, не чувствовал всего себя. Похоже, что его просто не было.

— Вставай, вставай, — снова сказал размытый силуэт. — Эк ведь занесло парня… в вакуумную щель между разнородными субстанциями мироздания. Так это называется, ребята?

— Не болтай, друже… — остановил его другой силуэт. Давай-ка лучше…

Валерия подхватили под несуществующие локти.

— Идти можешь?

— Не знаю… А надо?

— Это тебе решать… Наверно, все-таки надо. Снова провалиться в тартарары успеешь всегда…

Валерий ощутил, что руки и ноги все-таки есть. И голова… В голове гудело, но состояние было ничего, сносное. Как после некоторого возлияния с Санычем и Вовой Кротовым в подвале лаборатории нестандартных фильтров, когда первая одурь уже прошла и появилось понимание, что жить еще можно…

— Ну, а теперь шагай, студент, — сказали ему. — Если хочешь существовать… Хочешь?

Валерий, кажется, хотел.

— А где я? Как добраться до города?

— До Инска? Забудь, друже… — услышал он мягкий ответ. — Нынче путь у тебя один. Топай по дороге, а наткнешься на развилку, выбирай левую сторону. Левая колея всегда надежнее…

— Не болтай, сам выберет, — остановили опять разговорчивого незнакомца. И вывели Валерия под руки на мощеный тракт. В отшлифованных булыжниках искрились отражения звезд. Пахло остывшими травами…

— Это Дорога? — понял наконец Валерий. Он знал про Дорогу. Не раз говорили про нее в подвале лаборатории, когда приходило время «оттянуться» после насыщенного дня. И ведь именно на нее уволокла Грина сумасшедшая (или находчивая?) сестра Лыша.

«Бедняга Лыш. Я тебя никогда больше не увижу…»

Но главная мысль была о Юне:

«Как же это так? Значит, навсегда… Юнона?»

«Авось…» — будто усмехнулась она в ответ, словно давая капельку надежды. Правда, крохотную…

— Это Дорога? — повторил Валерий, поскольку спутники молчали.

— Она… — проговорил наконец один. — Иди, не спрашивай. Кто выходит на нее, не знает, чтобудетпотом. У каждого свое. Многое зависит от человека. И от нее тоже…

— Понял, — сказал Валерий. Спутники сразу исчезли. И Валерий пошел. Тело было теперь легким, голова ясной. Веяло навстречу запахом земляники.

Он шагал под звездами, которые отражались в твердых булыжниках, и как было не вспомнить!

Выхожу один я на дорогу (на Дорогу!),

Предо мной кремнистый путь блестит…

Скоро, однако путь перестал блестеть. Шоссе раздвоилось. Влево, среди смутно белеющих ромашек, пошел немощеный проселок, вправо — неширокая асфальтовая лента. И Валерий конечно же — вопреки совету и назло себе и судьбе (но не Дороге, которая предоставила равноправный выбор), повернул на асфальт. И тот почти сразу привел его в город. На знакомые Дворы.

Но нет, они были не совсем знакомые. И город был… то ли Инск, то ли просто Город из давних снов. Уже всходило солнце, розово красило множество белых колоколен, которые толпились за сырыми от росы заборами. Слева маячили серые башни Крепости — неразрушенные и более высокие, чем раньше…

И не было никого, даже кошек — любительниц ранних прогулок. Только где-то свистнула, подчеркивая тишину и пустоту, нерешительная птаха. И Валерий очень удивился, услыхав позади суетливый голосок:

— Валерий Павлович! Подождите, голубчик…

Его догонял старичок в ковбойской шляпе.

— Максим Максимыч?

— Я, голубчик, я… Не чаял догнать… Как хорошо, что вы свернули именно сюда. Значит, судьба… — Он остановился рядом и часто дышал. Валерий ждал. И понимал, что к Скворцовскому переулку он отсюда все равно не выберется.

— Раз уж так оно вышло… — сбивчиво и виновато заговорил старичок. — Я подумал вот что. Вам ведь шагать и шагать, назад не повернешь. А недавно ушел туда мальчик, Гришенька. Грин то есть… У мальчиков всегда есть шанс, вы могли бы помочь ему вернуться…

— Как? — Валерий помнил все, что касалось Грина.

— Дорога так просто не вернет его, у нее свой закон равновесия. Но если бы вы заменили там мальчика… раз уж вы повернули направо. Тогда…

— Как заменить-то? — перебил Валерий нетерпеливо и, кажется, не очень вежливо. — Что я должен? — Существование опять приобретало определенный смысл.