Кошкин поймал себя, что ни с одной женщиной ему никогда не было так легко и весело, как со Светланой. И ни с одной же так не грызла тупая ноющая боль, проглядывающая исподволь, но постоянно, даже в те моменты, когда он смеялся. С нею сразу и хорошо, и мучительно – в одну и ту же секунду времени. И, право, Кошкин не мог разобраться, какого из этих чувств было больше…

– Степа, милый, только не сердись, прошу… – взгляд Светланы вдруг стал умоляющим. – Ты можешь не застать меня вечером: я пообещала Володе, что сегодня снова навещу его, справлюсь о здоровье. Он переживает безумно! Вчера, как все случилось, посыльного ко мне отправил скорее, чем к доктору. Ему ведь больше и обратиться не к кому – один он.

Ярость в Кошкине вскипела мгновенно!

– Скорее, чем к доктору? Нарочно он, что ли, физиономию себе попортил, чтоб его пожалели?

– Зачем ты так?.. – горько упрекнула Светлана.

– Он ведь манипулирует тобой, на жалость давит! А, впрочем, делай, как знаешь, – стиснув зубы, чтобы больше ничего не сказать, Кошкин встал и принялся одеваться.

Из спальни вышел вскоре и не прощаясь. И даже закрыть за собою дверь с достоинством, как давеча сделал это Воробьев, у него не вышло. Хлопнул от души.

Светлана догнала его в передней. Закутанная в пеньюар, босая, с распущенными по плечам волосами. Красивая настолько, что Кошкин опять, как в первый раз, почувствовал, что не может эта красота достаться ему одному. За какие заслуги? Все это нелепая ошибка – что она нынче с ним. А ошибки имеют свойство рано или поздно разрешаться.

– Ты забыл, милый, – Светлана подала ему трость из дома Соболевых – не зная, разумеется, что это предполагаемое орудие убийства.

Трость он забрал накануне, думая отвезти к другому химику, не к Воробьеву. И кое-что проверить.

Светлана же, отдав трость, не ушла, а задержалась. Обвила его шею руками и поцеловала. И Кошкин оттаял, разумеется. Устыдился собственного поведения.

– Езжай к Раскатову, если считаешь нужным, – куда теплее сказал он. – Но ты ведь вернешься?

– Конечно! – искренне заверила Светлана и улыбнулась. И хоть немного вселила надежду.

* * *

Но после, расставшись, на Фонтанку Кошкин так и не поехал. Отправился по записанному когда-то в блокнот адресу и, сам толком не зная зачем пришел, позвонил в дверь.

Открыло милейшее создание в невинных кудряшках с небесного цвета глазами, глядящими на Кошкина удивленно и снизу вверх. Девчушка была не старше пяти лет – однако дверь открывать научилась. На подмогу, впрочем, сразу прибежала гувернантка:

– Дашенька, детка, ты куда? Ой… – увидела Кошкина и подхватила ребенка на руки. – Вы к Кириллу Андреичу?

– К нему, – признал Кошкин.

– Кирилл Андреич в кабинете, работают… к нам редко кто заходит. Право, Кирилл Андреич не любят, когда его отрывают, но я спрошу. Вы обождите в гостиной. Я сейчас же чаю принесу!

Гувернантка – юная девица – и сама была невероятно хороша: Воробьев жил в настоящем цветнике из прелестных дам, впору позавидовать. Гувернантка убежала спрашивать, а девчушку простодушно оставила с ним. Ребенок так и стоял, несмело глядя на него из-за спинки кресла, а потом – вдруг широко и искренне улыбнулся. Кошкин, помедлив, улыбнулся в ответ. Даже подмигнул, что привело девочку в настоящий восторг – хоть выйти из-за своего укрытия она все равно побоялась.

А Кошкина остро кольнуло что-то похожее на сожаление. Он никогда не сомневался прежде, что однажды – ни сегодня, ни завтра, но однажды – у него будут дети. Сын, похожий не на него, так на его отца – давно погибшего, но славного и честного человека. И будет дочка, столь же милая, как эта девчушка. Будет свой дом, большой и полный уюта, и будет жена, в роли которой он никого, кроме Светланы, не видел.

Светлана же ясно дала ему вчера понять, что ничего этого не случится…

Разве что Володю усыновят.

* * *

Воробьев вышел вскоре – настороженный, удивленный. От обычного своего вида на службе, подчеркнуто-аккуратного, отличался лишь тем, что был теперь в шлафроке19, а не в сюртуке. Поздоровался, подхватил на руки девчушку, к которому она доверчиво прижалась. Предложил сесть.

– Чем обязан? – рассеянно спросил Воробьев. – Вот уж не ожидал, Степан Егорович, снова вас увидеть, да еще и в своем доме. Вы ведь… не арестовать меня приехали?

– Нет-нет, что вы! – заверил Кошкин. Хмыкнул и искренне поделился мыслями: – Как это у вас получается, Воробьев?.. Вы творите такое, за что другие, до вас, со свистом вылетали с должности, не успев вещички собрать – а к вам я еще и извиняться еду…

– Вам не за что извиняться, Степан Егорович, – Воробьев нервно поправил очки. – Право, знаю, что перегнул палку, но иначе я поступить не мог. Соболев – мерзавец, он не должен спокойно ходить по улицам! Я ведь ученый, у нас заведено: если уверен, что опыт удастся – нужно рисковать, чего бы это ни стоило. Вот я и рискнул. И не жалею!

– Хм… не вы ли мне рассказывали, как в юности из-за ваших опытов да рисков спалили отчий дом?

– Не спалил! Лишь немного поджег… но я вас понял. Если выяснится, что Соболев невиновен – мне тем более не место в полиции. И все же это не отменяет того, что он мерзавец!

– Множество мерзавцев спокойно ходят по улицам, Кирилл Андреевич. Однако полиция выявляет лишь тех из них, кто нарушает закон. Да и то не всех. Увы, мир не совершенен.

– Это я тоже понял, – нахмурился Воробьев. – И не утруждайтесь, чтобы хлопотать о моем увольнении: нынче с утра я сам направил рапорт. Вернусь в университет. Однако ж всегда рад буду помочь по мере возможностей.

– Вот и славно, если так. Не думайте, что стану уговаривать вас вернуться! Я привез трость и хочу, чтобы вы поглядели на нее под вашими стеклами да кое-что для меня прояснили. Ночью, полагаю, вы не осматривали ее особенно тщательно? Дело срочное, Воробьев, а искать нового химика мне не с руки. Сделаете?

Гувернантка уже принесла чай и увела девочку, так что можно было говорить свободно. Воробьев, хоть и встретил предложение хмуро, но согласился помочь. Вынул из кармана шлафрока лупу, будто всегда с собой носил, и, перейдя с тростью к окну, стал рассматривать.

А Кошкин огляделся в комнате.

– У вас уютно. Очень милая гостиная.

– Полностью заслуга моей прежней жены, – хмуро, но охотно отозвался Воробьев. – Я здесь почти что и не