Постыдный мир с Фридрихом и намерение объявить войну Дании ему могли бы и простить… Покряхтели бы, но простили. Тем более что в мире высокой политики всё часто бывает весьма и весьма неоднозначно. Мир с Фридрихом? А нет у России лучшего союзника в Европе, чем Пруссия. Может, в сто раз важнее отдать Восточную Пруссию и замириться, чем потерять такого славного союзника? К тому же всего через два года после восшествия на престол, когда чуть поутихли пропагандистские крики, Екатерина сама подписывает союзный договор с Фридрихом… И многие пункты этого договора оказываются совершенно такими же, как в «предательском» договоре Петра III.

Война с Данией за Шлезвиг–Гольштейн? А на территории Шлезвига находится портовый город Киль… Очень важный стратегически город. Может, отбить у Дании Киль важнее, чем одолеть Фридриха и присоединить часть его империи к своей?

Так что и странности международной политики ему могли бы и простить… Особенно сделайся император хоть немного лицемернее, хитрее. Не выставляй он так напоказ свой восторг пред Пруссией, например.

Император не мог безнаказанно сделать только одного — покуситься на фантастические привилегии дворянства. Сначала он и не покушался, а дал дворянам ещё более невероятные привилегии своим Манифестом. И это вызвало всеобщий восторг и готовность его обожать.

А потом Пётр все же на гвардию покусился, когда решил взять её в свой поход против Дании… И не просто взять, а уравнять её с остальными вооруженными силами. То есть фактически уничтожить гвардию как особый орган управления Россией и как главную партию дворянства. Этого делать было нельзя, пока не выросла новая гвардия, преданная лично императору. Только опираясь на такую силу, можно было бороться со всевластием гвардии.

Петр III этого не понимал. Он считал, вероятно, что если уж он внук Петра I и законный император на престоле, если он правит по законам, то ему ничто не угрожает. Но роль гвардии очень хорошо понимала его венчанная жена, вошедшая в историю под именем Екатерины II.

София Августа Фредерика Ангальт–Цербстская… Девочка, которую в детстве уменьшительно звали Фике. Очередная немецкая принцесса, выбранная в жены очередному императору, Петру III. Родившаяся 21 апреля 1729 года дочка принца Ангальт–Цербстского Христиана Августа и его молодой жены принцессы Иоганны–Елизаветы Голштин–Готторпской.

Папа служил генералом в армии Пруссии, был суховат и далёк, дочь никогда не воспитывал.

Иоганна чуть не умерла родами. Дочь она не любила, тем более что спустя полтора года родился сын. Дочь вызывала у нее раздражение независимым характером и активностью. Она часто била Фикхен по щекам, но розгу почему–то применяла редко.

Сама Фредерика из детства запомнила немногое: в основном свои детские «достижения» и шалости и как её наказывали. Ни родители, ни гувернантки, ни кормилица не вызывали нежных чувств, в зрелые годы даже помнила она их не очень четко. Она считала, что её не любят и к ней несправедливы.

А девочка росла очень активная! Впервые увидев прусского короля Фридриха, четырехлетняя малышка спросила: почему у него такой короткий костюм? Ведь король богат, почему он не сделает платье подлиннее? Король смеялся, её, конечно, наказали.

Пастор напугал семилетнюю Фикхен рассказами о неизбежном конце света и массовой гибели людей. Девочка плакала, сострадая людям. Высекли.

Девочка спрашивала, почему такие прекрасные люди, как Марк Аврелий и Платон, обречены гореть в аду? Ведь они жили до Христа и при всем желании не могли бы стать христианами? Наказали.

В 10 лет додумалась спросить, что такое обрезание. Порка была гарантирована.

Но ребенок просто физически не мог не бегать, не суетиться, не интересоваться окружающим миром. Когда её гувернантка засыпала, она выбегала из спальни и носилась взад–вперед по лестнице, пока совсем не выбивалась из сил. Если её ловили за этим занятием, то опять наказывали.

Девочка боялась выйти из спальни… Но двигаться было необходимо! И тогда принцесса скакала на кровати до изнеможения. Если и на этом не ловили…

Из своего безрадостного детства София Фредерика вынесла два урока: надо уметь лицемерить! И — надо уметь возвыситься над окружающими. В первом случае не накажут. Во втором можно делать что угодно, помешать не посмеют.

Жизнь бедноватой принцессы полностью изменяется 1 января 1744 года: в этот день приходит письмо, которым Иоганну с дочерью приглашали в Россию. Становится очевидно: ее готовят в жены наследнику престола. Она видела Карла–Ульриха, когда ей было 10, а ему 11 лет. Мальчик ей совершенно не понравился, но какое это имеет отношение к делу?! Ведь светит не что иное, как престол!

Родители еще сомневаются: риск велик, а что скажет Фридрих?! Что скажут при дворах и в армиях бесчисленных немецких князьков?! В конце концов сомнения отпали: что такое нищая, убогая Померания и что такое громадная богатая Россия. Поехали под вымышленным именем и сами не знали, чего больше боялись: разбойников или что не примут?

После Риги обеим — и матери и дочери — казалось, что они попали в сказку. Для набитой дуры Иоганны характерна уверенность — это всё для нее!

«Когда я иду обедать, —

писала Иоганна мужу в Померанию, —

раздаются звуки трубы; барабаны, флейты, гобои наружной стражи оглашают воздух своими звуками. Мне все кажется, что я нахожусь в свите её императорского величества или какой–нибудь великой государыни; я не могу освоиться с мыслью, что всё это для меня…»

…А это всё и не для неё. Все это — для некрасивой Фикхен, её «неудачной» дочери.

28 июня 1744 года София Августа Фредерика приняла православие и была наречена Екатериной.

…На следующий день было назначено обручение Екатерины и Петра. Принцесса получила титул Великой княгини и Императорского Высочества. Вот для неё — и эскорт, и трубы с барабанами.

Двор Елизаветы удобен и уютен — для любителей бомжатников, пьянки с утра и свального разврата. Когда Екатерина войдет в силу и устроит двор по своему вкусу, она будет рано вставать и рано ложиться, в комнатах будет много удобных кресел и мягких диванов, а прислуга будет внимательно следить, чтобы хорошо пахло, было тепло и уютно. Речи всегда велись вежливые, даже любовникам Екатерина не прощала грубой ругани и пьянства. Из этого приходится сделать вывод: во дворце Елизаветы Екатерине было довольно–таки неуютно.

Другое дело — она приспособилась. Умение лицемерить у Екатерины — почти врожденное. Хитрость и ум. Маниакальное желание во что бы то ни стало выжить, выцарапаться, возвыситься. Сделать так, чтобы порки и хлестание по физиономии никогда не повторились и стали бы невозможны в принципе. Кстати, никого из своих любовников, друзей, сослуживцев, даже очень зависимых от неё людей Екатерина никогда не унижала, тем более публично.

Невозможно сказать, что у Екатерины отсутствуют убеждения и чувство справедливости. Очень даже присутствуют. Но она с раннего детства знает: чтобы проявлять себя как личность, нужно обладать силой! А если не обладаешь, то лучше и не проявлять.