Он пробежал через лес колонн, загромождавших храм, и выскочил наружу сквозь величественный портал. Небольшая группа людей, стоявших там, с криками разбежалась при виде растерзанной и весьма странной фигуры, неожиданно вылетевшей из храма. Кейн со всех ног помчался по улице, что вела прочь от ворот, где происходило сражение. Не многие попадались ему на пути. Думая сократить дорогу, пуританин свернул в какой-то переулок… и услышал за углом громовой рев.

Как раз впереди он увидел четверку рабов, несших разукрашенные носилки вроде тех, в которых здесь путешествовали по улицам вельможи. В носилках сидела молодая девушка: наряд, разукрашенный самоцветами, выдавал в ней знатную и богатую даму. Вновь послышался рев, и из-за угла прыжком выскочил громадный бурый зверь. Лев!.. Лев на городских улицах!..

Рабы выронили носилки и с воплями припустили наутек. Жители, заполонившие крыши домов, испуганно кричали. Закричала и девушка, всего один раз. Поднявшись на ноги, она оказалась как раз на пути у чудовища. Ужас сковал ее: она могла только стоять и смотреть на приближающуюся смерть…

В первое мгновение, услышав рык зверя, Соломон Кейн исполнился яростного восторга. Так ненавистен был ему Нинн, что мысль об опасном хищнике, бродящем по улицам и пожирающем его бесчеловечных обитателей, доставила пуританину истинное наслаждение. Но при виде несчастной девчонки, готовой вот-вот отправиться в пасть людоеда, в его сердце пробудилась жалость и подвигла Кейна к немедленным действиям.

Лев уже взвился в последнем прыжке, когда пуританин метнул дротик, вложив в этот бросок всю силу своего закаленного жилистого тела. Острие ударило как раз под могучую лопатку зверя, насквозь пронизав рыжевато-бурую тушу. Из глотки чудовища вырвался оглушительный рев. Оно словно бы натолкнулось в полете на стену, и стена отбросила его в сторону. Раздирающие когти не впились в хрупкое девичье тело — зверь в своем падении лишь зацепил ее тяжеловесным мохнатым плечом, отшвырнув далеко в сторону…

Начисто позабыв всю опасность своего собственного положения, Кейн подоспел к девушке и подхватил ее на руки, пытаясь понять, не ранена ли она. Это последнее оказалось легче всего, благо ее одежда, как и у всех знатных ассириек, состояла в основном из украшений и открывала куда больше, чем прятала. Девушка была перепугана до полусмерти, но отделалась лишь несколькими синяками.

Соломон осторожно поставил ее на ноги и обнаружил, что их уже окружил любопытный народ. Кейн стал решительно проталкиваться наружу, и никто даже не попытался его остановить. Внезапно, откуда ни возьмись, появился жрец и закричал что-то, указывая на него пальцем. Народ шарахнулся в стороны, но к месту происшествия уже спешила дюжина воинов в доспехах и с дротиками наготове. Кейн повернулся к жрецу, в душе его клокотала бешеная ярость. Он уже собирался броситься на стражников и умереть, но прежде нанести им какой-никакой урон, хотя бы и голыми руками… Однако в это время на улице гулко отдались шаги марширующих воинов, и из-за угла появился отряд. Похоже, эти люди только что вернулись с поля брани: наконечники их копий все еще были красны от крови.

Девушка, спасенная Кейном, вскрикнула и метнулась вперед, чтобы повиснуть на крепкой шее молодого военачальника, шагавшего во главе отряда. Она стала что-то быстро-быстро говорить ему — что именно, Кейн, естественно, разобрать не сумел. Выслушав девушку, военачальник отдал короткий приказ, и стражники отступили. Сам же он приблизился к Кейну, показывая ему пустые ладони и улыбаясь. Он держался исключительно дружелюбно, и англичанин понял: молодой воин старался как мог отблагодарить его за спасение девушки, без сомнения приходившейся ему сестрой либо возлюбленной. Жрец бушевал и бранился, но юный вельможа ответил ему лишь несколькими краткими словами и жестом пригласил Кейна следовать за собой. Англичанин заколебался, не в силах заставить себя вот так сразу довериться неизвестно кому. Тогда молодой военачальник вытащил из ножен свой собственный меч и протянул его Кейну рукоятью вперед. Соломон подумал и взял оружие. Почем знать, может, местные правила хорошего тона предписывали отказаться. Однако у Кейна не было никакой охоты рисковать, а с оружием в руках он сразу почувствовал себя увереннее…

Над скалами белые чайки вились

И пеной хлестал прибой,

Когда наконец кочевая жизнь

Его привела домой.

Под ветром шуршал прибрежный песок

И к ночи клонился день,

Когда в свой маленький городок

Пришел Соломон Кейн.

Народ сбегался с разных сторон

И следом валил толпой:

Он шел, как призрак былых времен,

По уличной мостовой.

Он все смотрел и смотрел вокруг,

И странен был его взгляд.

Он видел столько горьких разлук

И вот — вернулся назад.

В таверне старой сквозь гул голосов

Поскрипывали слегка

Стропила из девонширских дубов,

Помнившие века.

Кейн поднял пенную кружку в честь

Павших в давнем бою:

«Сэр Ричард Гренвиль сиживал здесь…

С ним я ходил на юг.

Тела мертвецов с собой унося,

Текла по палубам кровь:

На каждое наше по пятьдесят

Испанских было судов!

Сбитые мачты падали вниз,

Мечи ломались в руках,

Но только яростней мы дрались,

И прочь отступал страх!

Длилась багровая круговерть,

И новый рассвет вставал,

И сотни стволов изрыгали смерть,

Когда Ричард Гренвиль пал.

Каждому с ним наступит пора

Чашу испить одну…

Но лучше б нам было взорвать корабль

И с честью пойти ко дну!»

Пожар отражался в его глазах

И океана зыбь.

А по запястьям — рубцы на рубцах:

Память испанских дыб.

«А как, — он спросил, — поживает Бесс?

Я скверно расстался с ней…» —

«На могиле ее воздвигнули крест

Тому уж немало дней».

«Прах к праху!.. — он молвил. — Конец земной —

Могильная тишина…»

А ветер стонал и бился в окно,

И восходила луна.

Скользили по лику ее облака,

Когда Соломон Кейн

Неторопливо повел рассказ

О виденном вдалеке:

«В безбрежном лесу, на чужих ветрах,

Под багровой звездой

В глухую полночь рожденный Страх

Свивает свое гнездо.

Я видел черное колдовство,

Которого больше нет.

Оно отвращало и естество,

И самый Господень свет.

Там в городе, старом, как Смерть сама,

Жила бессмертия дочь.