— Остановитесь!.. — выкрикнул он. — Хассим! Либо я свихнулся, либо там, внутри, бродит какая-то нечисть!..

Хассим вскинул руку, останавливая кувалду, занесенную для удара. Он внимательно вслушался… Остальные тоже напрягли слух. Тишина вдруг сделалась очень напряженной.

— Чтоб я хоть что-нибудь слышал, — проворчал какой-то бородатый гигант.

— И я ничего не слышу…

— И я!

— Франк спятил!

— Может, ты что-нибудь слышишь, Юсиф? — язвительно осведомился шейх.

Старый Хаджи нервно переминался с ноги на ногу. Ему было не по себе.

— Нет, Хассим, не слышу, но…

Кейн и сам спросил себя, а не повредился ли он в рассудке. Тем не менее в глубине души он знал, что разум его был ясен, как никогда. Более того: он вполне отдавал себе отчет в том, что повышенная обостренность мистического сверхчувства была вызвана долгим общением с тем самым посохом-талисманом, который сжимали сейчас трясущиеся руки старого Юсифа.

Хассим хрипло рассмеялся и дал команду силачу. Молот обрушился с грохотом, который невыносимо ударил в уши и унесся в черноту джунглей, порождая странное эхо, напоминавшее истерический хохот. Вновь, вновь и вновь обрушивалась кувалда, направляемая всей мощью вздувающихся мышц могучего тела. А в перерывах между ударами Кейн слышал все те же медленные, тупые шаги. И он, никогда не ведавший страха в том смысле, как понимают его люди, чувствовал, как сжимает сердце ледяная рука ужаса…

Ужас этот был настолько же далек от обычного физического, телесного страха, насколько далека от шагов живого существа была эта бестелесная и в то же время чудовищная поступь. Кейна словно бы обдувало ледяным ветром, летевшим из чужедальних пределов, затерянных в неизведанной Тьме, — вот что такое представлял собой его страх. И веяло из Тьмы разложением и злом давно отжившей эпохи, эпохи столь древней, что для нее не было в человеческом языке подходящего слова. Кейн даже не был уверен, слышал ли он эти шаги каким-то внутренним слухом или ему сообщил о них некий инстинкт. Он был уверен только в одном. В их абсолютной реальности.

Еще Кейн понимал, что ни человек, ни зверь так не ходят. Там, внутри черного, непомерно древнего мавзолея, таилась неведомая, безымянная тварь, и ее тяжкий слоновий шаг потрясал душу.

Дверь оказалась прочной, и силачу воину не сразу удалось с ней совладать: он даже присел отдохнуть и перевести дух. Но вот наконец последний тяжелый удар сокрушил старинный замок, надломил петли. Дверь провалилась вовнутрь…

И тогда Юсиф закричал.

Нет, из черного провала не выскочил ни саблезубый зверь, ни материализовавшийся демон. Из двери изошел запах. Ужасающий смрад, невероятная вонь, распространявшаяся осязаемыми волнами: казалось, из-за разбитой двери потоками хлестнула дурная кровь… И в одно мгновение их оседлал ужас.

Вот он окатил Хассима, и неустрашимый вождь, полосуя ятаганом почти неощутимое нечто, закричал от неожиданного, непривычного страха. Его клинок со свистом рассекал что-то податливое, как воздух, и неуничтожимое, как воздух, между тем как его самого, словно кольца удава, охватывала смерть… тлен, распад…

Юсиф заверещал, словно грешная душа, влекомая чертями в ад. Выронив посох, он устремился следом за своими соплеменниками — те, обезумев от ужаса, со всех ног удирали в джунгли вместе с чернокожими, воющими от ужаса. Не бежали одни лишь рабы, да и то потому, что их не пускали оковы. Неподвижные, беспомощные и беззащитные, они могли только плакать.

Словно в кошмарном сне, Кейн увидел Хассима, раскачивавшегося, словно тростинка на ветру. Все его тело обвивало пульсирующее багровое Нечто, не имевшее ни вещественности, ни формы. Когда же слуха пуританина достиг влажный хруст сминаемых костей и тело шейха безвольно сложилось пополам, точно соломинка под тяжелой ногой, Соломон Кейн невероятным усилием разорвал свои путы и подхватил посох-талисман.

Хассим валялся на земле, точно смятая кукла, мертвый, с неестественно выкрученными, переломанными членами, а жуткое Нечто уже катилось прямо к Кейну, словно зависшее в воздухе облако крови. Оно все время меняло свой внешний вид и форму, оно плыло по воздуху и в то же время шло вперед, ни дать ни взять переступая на чудовищных неуклюжих ногах!..

Кейн ощутил, как впиваются в мозг ледяные щупальца. Но не побежал. Собравшись с духом, он высоко воздел древний посох и что было силы ударил им в самую середину наползавшего ужаса. И почувствовал, как посох угодил в неназываемое, нематериальное Нечто и рассек. А в следующий миг его едва не задушил тошнотворный взрыв чудовищной вони, наполнившей воздух. И где-то глубоко в потаенных недрах души отдался невыносимым эхом космический катаклизм: шестое чувство подсказало Кейну, что это был предсмертный вопль чудовища. Ибо оно в самом деле корчилось у его ног в предсмертных мучениях, и его малиновый багрянец медленно угасал, пульсируя, словно волны, набегающие на бессолнечный берег. И по мере того как бледнел цвет, беззвучный крик твари удалялся в межзвездные бездны. Существо уходило в миры, человеческому разумению вовсе уже не доступные…

Потрясенный Кейн, не особенно веря собственным глазам, смотрел на бесформенную, бесцветную, почти невидимую массу у своих ног. Труп ужаса, изгнанного обратно в черные дали, его породившие. И изгнал его один-единственный удар посоха Соломона. Того самого посоха, что некогда, в руках великого царя и волшебника, загнал чудовище в его странную темницу. И там оно оставалось по его повелению — доколе руки невежд вновь не выпустили его в мир.

Так значит, думалось пуританину, древние легенды кругом правы и царь Соломон в самом деле изгнал демонов с Востока, чтобы запереть их в невиданных дотоле узилищах? Но если так, почему он не покончил с ними раз и навсегда, а оставил их жить? Неужто человеческое волшебство в те дни было слабей нынешнего и могло укрощать дьяволов, но не отнимать у них жизнь?.. Ответа не было, и Кейн только повел плечами в полном недоумении. В магии он совершенно не разбирался. И тем не менее ему, Соломону Кейну, удалось прикончить тварь, которую его древний тезка сумел лишь засадить под замок. Чудны дела Твои, Господи!

Потом Кейн содрогнулся, подумав о том, что только что лицезрел Жизнь, которая не была Жизнью в привычном понимании, и Смерть, которая опять-таки не была обыденной Смертью. И вновь откровение осенило его, такое же откровение, как когда-то в засыпанных прахом чертогах Негари, выстроенной атлантами, такое же, как среди жутких холмов Мертвых, такое же, как в Акаане. А смысл откровения был в том, что жизнь человеческая — всего лишь одна из мириад возможных ее форм, что внутри миров таились еще миры, и так без конца, и что многообразие планов существования не сводилось всего лишь к одному материальному миру. Планета, которую люди называли Землей, вращаясь, летела сквозь несчитаные века и, вращаясь, порождала Жизнь, живые существа, которые копошились на ее поверхности, словно черви в куче гниющих отбросов. Что же до человечества, понял в озарении Кейн, оно было всего лишь наиболее удачным выводком червячков, да и то — на данный момент. И не более. Кто дал ему право, исполнясь гордыни, воображать себя самой первой личинкой из созданных? Или последней, призванной править на планете, кишащей никому не ведомой жизнью?..