Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Апатичная заплаканная девица по имени Марджори Кингсли являла собой полную противоположность собранной, всей какой-то заострённой, как фехтовальная рапира, актрисе с вычурным имечком Имоджен Прайс. Если первая в изнеможении плюхнулась на стул, отчего тот чуть не развалился на части, то вторая уселась с достоинством и долго оправляла складки на шерстяной юбке в мелкую клеточку. У первой на ногах были бесформенные грубые башмаки с пуговками, прикрывающие щиколотки, у второй – замшевые, на двухдюймовых каблуках, туфельки цвета зимородкова крыла.
Кингсли разговаривала неуверенно, всё время противоречила сама себе и в отчаянии заламывала руки, когда инспектор играючи доказывал несостоятельность её свидетельских показаний. Под конец допроса, увидев платок, весь в ржавых пятнах, она, как и остальные свидетели, заявила, что впервые его видит, а после разрыдалась, некрасиво кривя пухлые губы, и её пришлось отпаивать водой. Укоризненный взгляд сержанта Гатри Тревишем предпочёл не заметить.
Прайс оказалась крепким орешком. Несмотря на полное ощущение, что её мысли далеки от пансиона на Камберуэлл-Гроув и недавних событий, на вопросы она отвечала толково и присутствия духа не теряла, хотя инспектор и приложил для этого немало усилий. С прямой спиной, невозмутимая и собранная, свидетельница ловко парировала выпады инспектора, как если бы они оба и правда упражнялись в фехтовании. Сбилась она только один раз, когда увидела окровавленный платок. Глаза её чуть расширились от удивления, раздался судорожный вдох – и мгновение спустя она так же, как и прочие обманщики и лгуньи, твёрдо произнесла, что видит эту вещь впервые.
Свидетель, вызванный следующим, ничего нового к показаниям остальных не добавил. Среднего роста, большелобый, с хрящеватыми торчавшими ушами, он был одет в такие измятые брюки и рубашку, словно всё время ожидания, пока его вызовут на допрос, мирно проспал в постели. На ногах Джона Кёртиса красовались щёгольские лаковые туфли, родом он был из Дарема, и лиловый шёлковый платок видел первый раз в жизни, равно как и орудие преступления.
Часы пробили половину шестого, когда в столовую, где под потолком зависло пыльное облако табачного дыма, вслед за сержантом вошёл невысокий тщедушный джентльмен с высокими залысинами на лбу и с порога представился костюмером труппы, мистером Гумбертом Проппом. После этого он довольно назойливо и бесцеремонно принялся настаивать на том, чтобы приготовить чашку чая для мисс Прайс, между прочим, ведущей и крайне многообещающей актрисы театра «Эксельсиор». Инспектору даже пришлось урезонить воинственного мистера Проппа в свойственной ему резкой манере, после чего сержант Гатри позволил себе уже второй по счёту укоризненный взгляд.
Свидетель оказался злопамятным. На вопросы отвечал односложно, в глаза инспектору не смотрел – сидел, откинувшись на спинку стула и наглым образом покачивая острым мыском туфли из превосходно выделанной, коньячного оттенка кожи. Туфли явно были сшиты на заказ, как, впрочем, и отличный костюм из зеленоватой шерсти в мелкую серую полоску. Как подсказывал Тревишему житейский опыт, такие костюмы носят люди законопослушные, основательные, практичные – в общем, не те, кого ожидаешь встретить среди комедиантов, фокусников и девиц, дрыгающих на сцене тощими ногами. Другое дело туфли мистера Проппа. Вот они-то как раз выдавали в хозяине авантюрную жилку; намекали на скрытые страсти, тлеющие под маской благопристойности, как подземное пламя под спудом изо мха и болотного вереска.
При виде окровавленного платка мистер Пропп не выказал никаких эмоций. Просто пожал плечами, наглец. Часы пробили шесть утра, и Тревишем, с трудом удержавшись от крепкого словца, махнул сержанту рукой, чтобы тот проводил свидетеля в его комнату и привёл следующего.
* * *
Гатри всё же пришлось приготовить чай, внеся в живописный беспорядок на кухне новые художественные штрихи. Экспрессию землистых тонов рассыпанного по всему кухонному столу дарджилинга разбавляло элегическое спокойствие белоснежных островков сахара и молочных лужиц, а суровую сдержанность туго свёрнутых полотняных салфеток сержант отринул вовсе, попросту заменив их кухонным полотенцем в крупных фиалках, выполненных в акварельной манере.
Разумеется, всем было бы намного удобнее, если бы чай приготовила Элис, но заплаканная горничная, кутавшаяся в шерстяную накидку, только растерянно моргала, шмыгала носом и к осмысленным действиям явно была не способна. Чашка горячего чая согрела её, и девушка, наконец, поняла, что для того, чтобы находиться в центре внимания, совсем не нужно беспрестанно рыдать, достаточно лишь связно отвечать на вопросы инспектора.
Для Тревишема Элис оказалась незаменимой свидетельницей. Она не замыкалась, как остальные, в горестном осмыслении произошедшего, и к подробным и въедливым вопросам инспектора относилась без всякого предубеждения. О каждом постояльце пансиона она, нисколько не смущаясь, сообщила столько всего любопытного, что Тревишем мысленно возблагодарил господа за такого ценного и наблюдательного свидетеля. На ногах у горничной, как он успел заметить, были скромные закрытые туфли с закруглённым мыском, и только одна деталь – круглая пуговка на ремешке, обтянутая алым шёлком – вызвала у него смутное неодобрение.
Платок Элис узнала сразу, хотя ей и показали лишь его уголок, не запятнанный кровью жертвы. Уже в полной мере оправившаяся от потрясения, горничная уверенно заявила:
– Это мистеру Баррингтону принадлежит, сэр. Он носит этот платок с синим бархатным жилетом. Я тысячу раз его на нём видела, сэр.
– Какая же ты умница, Элис, – искренне восхитился инспектор, и от его похвалы горничная стала пунцовой.
* * *
Элис готова была хоть целый день отвечать на вопросы инспектора, отнёсшегося к ней с таким вниманием, но часы пробили половину седьмого, и сержант получил приказ привести следующего свидетеля.
На сей раз это была миссис Сиверли, хозяйка пансиона. Первое, что она сделала, войдя в столовую, так это демонстративно принюхалась. Крепкий табачный дух, казалось, пропитал весь первый этаж – даже вездесущие сквозняки не сумели разогнать слоистые клубы дыма. Вынув из кармана носовой платок (такой незатейливый, без единого намёка на кружево или вышивку, что мог бы принадлежать судомойке), она сложила его треугольником и поднесла к трепетавшим от возмущения ноздрям. Инспектор сделал вид, что не уловил намёка, но очередную сигарету, зажжённую незадолго до её прихода, он всё же аккуратно притушил.
После удачи с Элис Тревишем ожидал чего-то подобного и с хозяйкой пансиона, но жестоко ошибся. Пожилая дама на вопросы