Никогда ни с кем…

Ни с одной…

В его сорок восемь, как в первый, самый первый волшебный раз…

Мать моя – женщина…

Японский городовой…

Тело было словно отлито из чугуна или же налито свинцом. Шапкин с трудом оторвал голову от подушки. Постель рядом с ним пуста. А в ванной шумит вода. Она там принимает душ, готовя себя для него, для утра, для новых поцелуев на этой казенной гостиничной постели. Лучше бы они поехали не сюда, а к нему домой, но он же обещал, что будет здесь, заночует здесь. Но разве такую ночь можно назвать оперативным дежурством?

Голова была чужой, пустой. Шум воды нарастал, захлестывал. Сонная мутная река заполнила весь номер, подхватила, закружила его в водовороте, как счастливого утопленника… любовника… Опять что-то сверкнуло: острый зеркальный осколок рассек кожу на груди у самого сердца.

Шапкин не ощутил боли, он просто хотел, чтобы она вышла из ванной, выключила этот чертов душ, чтобы вернулась к нему как можно скорее.

Зуммер на часиках – мамином подарке запел, запищал над самым ухом, и Даша проснулась бодрая и отдохнувшая. Чрезвычайно деловая. Выскользнула из постели как угорь. Бабушка Маруся спит – и пускай. Лошадь и дядя Олег ждут ее.

Легкий стук в дверь номера. Ну вот! Он же обещал. Она прямо на пижаму стала натягивать брюки, кенгурушку, сунула ноги в кроссовки. Сейчас они прокатятся по парку. Это такой восторг – лошадь. У нее такая грива и губы мягкие. Надо будет в ресторане хлеба попросить, чтобы угостить. Но нет, тогда сразу же позвонят маме, разбудят ее, а она, пожалуй, запретит. Скажет – холодно, сыро, потом. Всегда все потом. Вот у папы всегда все, что он обещал, было быстро и сразу.

И у дяди Олега так. Сказано, то есть написано в записке – сделано. Лошадь ждет, они поедут по парку к детской площадке. Даша, сопя, зашнуровывала кроссовки. Нет, к детской площадке они не поедут, там… Там ведь… В общем, там может встретиться та девчонка в розовом – противная, грязная, мерзкая, как свинюшка. О, она показала бы ей, побила бы снова, как тогда… При всех – при маме, при бабушке, при этом здоровом дядьке-милиционере это было нетрудно и совсем не страшно. А вот когда она… Даша тряхнула головой: нет, ничего, просто тогда на площадке она как-то растерялась. Все случилось так неожиданно. И отчего-то ей подумалось, что эта дрянная девчонка пришла к ней… ну, оттуда, от папы, которого с ней давно уже нет.

А, все ерунда!

На улице ее ждет лошадь. Дядя Олег – там, в коридоре, они спустятся вниз. Это будет такой сюрприз для всех. Может, он даже научит ее прыгать через барьер, вон в «Унесенных ветром» девчонка, ну дочка Скарлетт, прыгала же, а ведь была совсем крохой.

Даша вышла в коридор. Никого. Странно. Наверное, дядя Олег уже внизу. Она попыталась вспомнить, какой же у него номер? На этом этаже все номера вначале имеют цифру «20», что значит второй этаж. Мамин люкс в том крыле, у них с бабушкой сейчас 2026-й, а у дяди Олега и его жены (скучная она какая-то, похожа на училку пения) 2009-й.

Даша прошла по коридору. Мягкая дорожка, матовые светильники. Надо спуститься на лифте, а можно и по лестнице. Она поравнялась с дверью, на которой была табличка с номером 2011, до лифта оставалось всего несколько шагов.

Кто-то осторожно нажал на ручку двери 2011-го номера – изнутри, хотя после отъезда австрийских туристов номер числился на рецепции пустым, незанятым. Дверь тихо приоткрылась. Даша не успела даже обернуться. На нее сверху упало, обрушилось что-то темное, душное. Это было одеяло. Чья-то рука впилась ей в подбородок, зажимая рот, не давая вскрикнуть. Рывком ее поволокли внутрь в пустой номер, где, кроме постели, кресел и телевизора, как и в других номерах, было только зеркало – обычный предмет стандартной гостиничной обстановки.

Пол был ледяной: Катя опустила босые ноги и тут же отдернула, точно обожглась. Но уже в следующую секунду она была у двери.

Этот звук…

ТАКИЕ ЗВУКИ – ДЕТИ НОЧИ, А СЕЙЧАС УТРО…

Туман – белесый кисель, бледное лицо Анфисы, и этот звук – то ли хрип, то ли предсмертный стон…

Кто там за дверью?!

Катя рванула ручку: освещенный коридор, все светильники горят, ковровая дорожка – красная тропа в…

Ковровая дорожка сбилась, загнулась возле двери 2011-го номера. Он был совсем рядом, почти напротив. Катя была уверена, что он пуст и заперт, и тем не менее…

Этот звук, этот хрип, стон, возня…

«Два, ноль и одиннадцать в сумме дают тринадцать, только в отелях не бывает тринадцатых номеров, а тут…»

Не раздумывая, не мешкая, Катя бросилась к двери 2011-го. Она ударила в нее плечом, зная почти наверняка, что дверь заперта и не поддастся ее слабым силам. Дверь с грохотом распахнулась и ударилась о косяк. Катя едва не упала, но удержалась на ногах. То, что она увидела, заставило ее удержаться.

Кровать, туалетный стол, зеркало на стене. И кто-то, спиной к двери, в белой мужской сорочке, согнувшись, прижимает к полу какой-то бесформенный сверток в одеяле – задыхающийся, бьющийся, извивающийся в агонии. Хищные руки, сомкнутые в смертельной хватке. Катя увидела ноги в детских кроссовках, выпростанные из-под одеяла. Она знала, кто бегал в этих кроссовках по отелю, по дорожкам парка. Она узнала и рубашку – именно она была частью парадного костюма Романа Шапкина, когда он приезжал в «Дали»…

У Кати потемнело в глазах, из последних сил она рванулась вперед и…

ЭТО БЫЛ НЕ ШАПКИН. Белая мужская сорочка была на женщине. И женщина эта была Ида.

Все дальнейшее Катя потом вспоминала с трудом. Яростный вопль – то ли вакханки, то ли безумной, то ли гиены, у которой пытаются отнять жертву: А-А-А-А-А – У-У-У!!!

Ида распрямилась как стальная пружина и наотмашь ударила Катю. Она уже не сдерживала себя, крича, воя, и этот вопль наполнил собой «Дали», внушая ужас всем, кто…

– Отпусти девочку! – Катя сражалась не с человеком, а именно с гиеной, потерявшей свой прежний облик. – Отпусти, ты что?! Не смей!

– Все равно прикончу, задушш-ш-шу-у гадину. Это все она… все из-за нее…

Гиена – не женщина обернулась, оскалилась. Удар – и Катя отлетела к туалетному столику. Грохот, треск – это в Анфису, следом ворвавшуюся в номер, полетел сначала стул, а потом тяжелая мраморная пепельница. Пепельница попала Анфисе в ключицу. Сломала кость. Правая рука Анфисы бессильно повисла.

Гиена – не женщина сбросила с Даши одеяло. Ее руки сомкнулись на детском горле. Даша захрипела. Катя вцепилась в белую сорочку – ткань не выдержала, гиена повернулась и…

Удар, боль, удар…

– Не смей, отпусти Дашу, – Катя чувствовала ее силу, ее ярость. – Все равно не дам, не позволю!

– Убью и тебя, и ее, вас всех… ненавижу… эту гадину… ее вонючую мамашу и всех, всех ненавижу…