– Прикажите, чтобы в ресторане напекли для них блинов.

– Вы думаете?

– Экзотика, – усмехнулась Ида.

– Вы тоже от нас уедете? – спросила Борщакова.

– Наверное, да. Завтра. Хотела еще побыть, но что-то… для меня бедной слишком все экстремально.

– Я понимаю. А как же… он?

– Не знаю. Уж как-нибудь.

– Простите, но я дам вам совет. Я Ромку знаю давно, он хороший мужик, но он вам, Ида, не годится. Вы самостоятельная, а он… он просто неудачник. И за воротник закладывает.

– У меня, наверное, слабость к неудачникам. Я сама неудачница.

– Да что вы? Переживаете по поводу работы? Все устроится. Чтобы такая умная женщина, как вы, и не нашла себе хорошее место в Москве? А по поводу Ромки Шапкина… еще один вам совет дам: очень уж его не терзайте, он и правда что-то такое себе вообразил насчет вас. Под полтинник уже мужику, как и мне. Я-то уж угомонилась…

– Неужели? – усмехнулась Ида.

– Ну, почти. – Борщакова с горькой благодарной нежностью вспомнила Хохлова. (Завтра, завтра переведут в палату, и надо съездить, навестить, обласкать.) – Что было – то не в счет. У меня один свет в окошке – дочка моя. Все – ей, все для нее. А Ромка наш все еще хорохорится, вторую молодость с вами пережить собрался. Не выйдет ничего у дурака старого. Но… вы уж пожалейте его, а?

– Посмотрим. Это ваш совет? Я когда-то внимательно слушала чужие советы. По молодости. Но ничего, кроме неприятностей, от этого не получила.

– Извините, я не хотела, я не навязываюсь…

– Не обижайтесь, Ольга. Просто это так необычно. После всего, что вы тогда говорили нам о не очень счастливом своем браке, я думала, что вы злы на всех мужчин. А вы о жалости твердите. Честно говоря, что такое жалость, я не очень-то понимаю.

– Видно, и вам в жизни несладко пришлось, – вздохнула Борщакова. – Ну что ж, раз такое дело, сердцу тоже надо волю дать. Шапкин Ромка от этого, думаю, не размокнет. Он…

– У него были женщины?

– А вы его все-таки немножко ревнуете. Не беспокойтесь, ничего равного вам он в жизни не встречал. Так, продавщицы, врачиха одна была, еще одна в паспортно-визовом отделе – эта его пассия потом замуж выскочила. В общем ерунда, не стоит даже об этом думать.

– Смотрите, Олег Ильич, – Ида обратила внимание на входящего в холл Зубалова. – Как ваше здоровье?

– Что? – Он оглядывал холл.

– Поясница ваша как, лучше?

– А, да, ничего, немного отпустило.

– Олег, так, может, мы… все собрано, – тихо сказала Марина Иванова.

– Ты что, угробиться на машине хочешь? Я же сказал тебе, надо подождать, пока приступ пройдет. Я же не шофер, в конце концов, и не ишак, и не твой раб, – Зубалов повысил голос, уже никого не стесняясь. – Ольга, вы-то как сами?

– Нормально. Жива.

– А где Дашенька?

– Вон идет, полдничала. – Ольга поднялась навстречу дочери. – Ну, что, сокровище мое, чем собираешься заняться?

Даша заулыбалась, увидев Зубалова. Его «конный номер» явно произвел на нее неизгладимое впечатление. И даже события ночи не выветрили его из ее детской памяти.

– Бабушка сказала, вы уезжаете, – она подошла к нему.

– Нет, еще нет, что ты, деточка. – Зубалов протянул руку, погладил девочку по волосам, потом увлек ее к дивану. Они сели рядышком.

– А где ваша лошадь?

– На конюшне.

– Не будете сегодня кататься?

– А ты хотела бы поездить на лошади? Так в чем же дело!

– Олег! – оборвала его Марина Ивановна.

Он сразу как-то сник.

– Нет, девочка, сегодня вряд ли получится. Спина у меня болит. Завтра на лошади покатаемся. Идет?

– Идет, – Даша кивнула, – а мы в церкви были.

– Понравилось тебе там?

– Там чем-то пахнет.

– Это ладан, дым такой, – сказал Зубалов. Осторожно, чтобы собравшиеся в холле ничего не заметили, он подвинул свою ногу к Даше, ощутил бедром ее бедро. Сердце у него забилось, но он продолжал как ни в чем не бывало: – А это что у нас тут? Шахматы? – потянул к себе лежавшую на журнальном столе среди газет и журналов коробку в «клеточку». – Даша, а ты играешь в шахматы?

– Плохо, меня папа учил, когда я еще маленькая совсем была. Но я все забыла.

– Ты часто вспоминаешь папу, да?

– Да, – девочка оглянулась на мать.

– Это хорошо, это правильно, – Зубалов тайком еще теснее прижался бедром к ее бедру, – а шахматы… Хочешь поиграем сейчас? Вспомним, я тебя научу. Смотри, тут есть разные фигуры. – Он открыл коробку и высыпал шахматы на стол. – Вот это король, это королева, это вот ладья, а это конь…

– Так когда же на лошади покатаемся? – капризно и одновременно кокетливо спросила Даша.

– Завтра, я тебе это твердо обещаю. Приведут лошадь с конюшни, и я тебя позову. Ты жди. А это вот у нас пешки…

– Принесите мне еще кофе, – попросила Ида заглянувшего в холл официанта с подносом, который хотел забрать у нее пустую чашку, – только не эспрессо, а капучино с пенкой побольше.

По возвращении Катя и Анфиса, несмотря на все свои тревоги и подозрения, застали в «Далях» какую-то неестественную, почти мирную картину. То ли всеобщую усталость, то ли полную покорность судьбе, какое-то эмоциональное отупение, поразившее всех как вирус.

СЛОВНО И НЕ БЫЛО НИЧЕГО. СЛОВНО И НЕ СТРЕЛЯЛИ, НЕ БИЛИ СТЕКЛА И ЗЕРКАЛА. СЛОВНО НИКТО И НЕ НАПАДАЛ В НОЧИ, НЕ УМИРАЛ.

Маруся Петровна смотрела телевизор. В ресторане накрывали к ужину. Даша и Олег Ильич Зубалов, оживленно перешептываясь, играли в холле в шахматы. На рецепции звонил телефон. Ида на диване перед камином листала сентябрьский «Elle».

В половине восьмого приехал Шапкин. Они о чем-то тихо поговорили с Идой, потом она поднялась к себе, а Шапкин вернулся в машину. Сидел за рулем, курил, ждал.

Катя не выдержала, подошла. Темно, облака на небе, и на этот раз никакой луны. В салоне шапкинского «самохода» играла магнитола – «Я спросил у ясеня, где моя любимая…».

– Тебе что, голуба? – во рту Шапкина тлела сигарета.

– Ничего. Вы приехали, и что же, снова гуд бай?

– Прокатимся немножко по окрестностям.

– А что с делами?

– Послезавтра из Москвы приедут, машину Половца забирать, она ж в розыске числится, как угнанная. Пули и гильзу от пистолета проверили, вроде пушка его нигде не светилась прежде по учетам. Поквартирный обход переулка провели, так все жильцы как жмурики дохлые – никто ничего, дрыхли.