С тех пор мне приходилось бывать и в Уэст-Энде, и в парках, и на красивейших площадях, но по-прежнему я больше всего люблю Сити. Сити всегда так серьезен: в нем серьезно все – торговля, спешка, шум. Сити трудится и зарабатывает себе на жизнь, а Уэст-Энд лишь предается удовольствиям. Уэст-Энд может вас развлечь, а Сити вызывает у вас глубокое волнение228.

В воскресенье утром Шарлотта и Энн хотели послушать доктора Кроули, и мистер Уильямс проводил их в церковь Сент-Стивен-Уолбрук. Однако барышень ждало разочарование: доктор Кроули в тот день не служил. Мистер Уильямс также отвез их (как упомянула в письме мисс Бронте) на чай к себе в дом. По пути они проехали мимо Кенсингтон-гарденс, и мисс Бронте была поражена красотой этого места, свежей зеленью газонов и пышными кронами деревьев. Шарлотта писала о различии в пейзажах юга и севера, а затем отметила мягкость и богатство интонаций в голосах тех, с кем ей довелось беседовать в Лондоне, – похоже, это произвело сильное впечатление на обеих сестер. Те, кто разговаривал в это время с «сестрами Браун» (еще один псевдоним, также начинающийся на «Б»), запомнили их как робких и сдержанных маленьких провинциалок, сильно терявшихся и не знавших, что сказать. Мистер Уильямс рассказывал мне про тот вечер, когда он сопровождал их в оперу: когда Шарлотта поднялась по пролету лестницы, ведущей от главного входа к первому ярусу лож, она была так ошеломлена богатым убранством вестибюля и буфета, что невольно схватила его за руку и прошептала: «Знаете, я ведь к такому не привыкла». И в самом деле, это зрелище составляло сильный контраст с тем, что сестры Бронте видели всего несколько часов назад, когда шли пешком по дороге из Хауорта в Китли, с сильно бьющимися сердцами, взволнованные и решительные, не замечая бушевавшей вокруг грозы, поскольку мысленно были уже в Лондоне, где им предстояло доказать, что в действительности они два разных человека, а не один. Нет ничего удивительного в том, что они вернулись в пасторат вымотанные после страшного напряжения, в котором пребывали всю поездку.

Следующее письмо, свидетельствующее о жизни Шарлотты в это время, оказывается очень далеко от какой-либо радости.

28 июля

Брэнвелл ведет себя по-прежнему. Его здоровье совсем подорвано. Папа не спит из-за него ночами, а иногда не можем заснуть и мы. Сам Брэнвелл спит бо́льшую часть дня, а ночью бодрствует. Но у кого в доме нет своего наказания?

Подруги мисс Бронте по-прежнему не знали о том, что она – автор «Джейн Эйр», и одна из них прислала письмо, в котором содержались вопросы о кастертонской школе. Стоит привести ответ Шарлотты, датированный 28 августа 1848 года.

Поскольку ты хочешь получить ответ еще до возвращения домой, пишу незамедлительно. Часто бывает так, что если мы отвечаем на письма не сразу, то в дальнейшем возникают препятствия, заставляющие нас отложить ответ на непростительно долгое время. В моем последнем письме я забыла ответить на твой вопрос и потом сожалела о своем упущении. Поэтому начну с него, хотя боюсь, что сведения, которые я тебе посылаю сейчас, несколько запоздали. Ты пишешь, что миссис *** подумывает о том, не послать ли *** в школу, и хочет узнать, будет ли подходящим местом школа для дочерей священников в Кастертоне. Мои знания об этом учреждении сильно устарели, поскольку относятся к событиям двадцатилетней давности. В то время эта школа лишь зародилась, и эти годы не назовешь иначе как болезненными. Тифозная лихорадка периодически посещала ее, туберкулез и золотуха во всех формах, какие только могут породить дурной воздух и вода, плохое и недостаточное питание преследовали несчастных учениц. В те годы это не было подходящим местом для кого-либо из детей миссис ***, но я понимаю, что очень многое с тех пор изменилось к лучшему. Школа переехала из Кован-Бридж (места столь же нездорового, сколь и живописного, расположенного в низине, влажного, с прекрасным пейзажем: леса и воды) в Кастертон. Условия жизни, питание, дисциплина, порядок оплаты – все это, надо думать, полностью изменилось и значительно улучшилось. Мне говорили, что те ученицы, которые вели себя хорошо и оставались в школе до конца обучения, получали места гувернанток, если чувствовали к этому призвание. Большое внимание уделялось тому, чтобы они имели прекрасный гардероб при выпуске из Кастертона. <…> Старейшее семейство в Хауорте, предки которого жили здесь, говорят, в течение тринадцати поколений, покинуло наши места. <…> Папа, слава Богу, пребывает в добром здравии, особенно если учесть его возраст. Его зрение, как мне кажется, тоже скорее улучшается, чем наоборот. Сестры также чувствуют себя хорошо.

Однако тучи уже сгущались над этим обреченным домом, и с каждым днем становилось все темнее и темнее.

В октябре, девятого числа, Шарлотта пишет:

Последние три недели были темным временем в нашем скромном доме. Состояние Брэнвелла быстро ухудшалось все лето. Однако ни врачи, ни он сам не подозревали, насколько близок конец. Он не пролежал в постели ни одного дня и еще за два дня до смерти ходил в деревню. Он умер после двадцати минут агонии утром в воскресенье, 24 сентября. Брэнвелл был в полном сознании вплоть до последних минут. Перед смертью, как это часто бывает, с ним произошла перемена. За два дня до несчастья он стал проявлять добрые чувства, последние минуты были отмечены возвращением естественных привязанностей к близким. Теперь он в руках Божьих, и Всемогущий всемилостив. Мысль о том, что брат упокоился – обрел покой после всей своей краткой, полной заблуждений и страданий, лихорадочной жизни, – успокаивает меня теперь. Последнее расставание, вид его бледного трупа причинил мне более острую боль, чем я могла ожидать. Вплоть до самого последнего часа мы не понимали, насколько смерть близкого родственника может наполнить нас прощением, сожалением и состраданием. Все его грехи были ничем и есть для нас ничто теперь. Мы помним только его несчастья. Папа поначалу пришел в отчаяние, но в целом сумел перенести это событие. Эмили и Энн в порядке, хотя Энн всегда так болезненна, а Эмили простудилась и сейчас кашляет. Мне же судьбой было уготовано заболеть как раз в то время, когда следовало собраться с силами. Головная боль и тошнота стали проявляться в воскресенье; у меня совсем пропал аппетит. Потом начались внутренние боли. Я почувствовала себя истощенной. Невозможно было проглотить ни крошки. Наконец появились симптомы желчной болезни. Целую неделю мне пришлось провести в постели, это была ужасная неделя. Но, слава Богу, теперь здоровье мое, похоже, улучшается. Я могу целый день сидеть и понемногу принимать пищу. Врач говорил, что я, вероятно, буду выздоравливать очень медленно, но, похоже, дело идет на поправку быстрее, чем он предполагал. Мне действительно гораздо лучше.

Во время его последней болезни Брэнвелл решил встретить смерть стоя. Он без конца повторял, что, пока теплится жизнь, остается и сила воли, которая позволяет делать то, что сам выбираешь. И когда подошла последняя агония, он настоял на том, чтобы ему помогли принять вертикальное положение. Как я уже писала, во время последней болезни его карманы были набиты старыми письмами от женщины, к которой он был привязан. Он умер, а она все еще живет – в Мэйфере229. По-видимому, эвмениды исчезли в то время, когда раздался вопль «Великий Пан умер!»230. Я полагаю, что мы лучше обходимся без него, чем без этих ужасных сестер, которые пробуждали к жизни умершую совесть.