А потом недобрые вести пошли потоком.

Во-первых, умер Ришелье. И мои позиции во Франции мгновенно ослабли. Новый первый министр Людовика XIII — кардинал Мазарини оказался под гораздо большим влиянием Рима, коему жутко не понравилось мое разграбление польских католических монастырей и костелов.

Во-вторых — умер Галилео Галилей, и мне пришлось срочно подыскивать для моего университета нового ректора. Кое-какие кафедры уже занимали русские, выходцы из его же стен, потому как моему университету исполнилось уже дай бог двадцать лет, но для самого университета, коий всего лет пять как вошел в созвездие самых престижных университетов Европы, мне нужен был некто с именем. А среди русских таковых покамест не было… Нет, известные фамилии были. Особенно в медицине и математике, но лишь «на уровне лучших мировых стандартов». Мне же нужна была звезда! На мое счастье, таковая отыскалась довольно быстро. У проживавшего в Нидерландах Рене Декарта как раз в этот момент начались проблемы с протестантскими богословами, и мне удалось сдернуть его оттуда, предложив не только солидный оклад (хотя сейчас о миллионе и речи не было), но и ректорство над университетом, коий до него возглавляли сам Фрэнсис Бэкон и сам Галилео Галилей…

В-третьих, серьезно осложнились отношения и с голландцами, кои стали испытывать серьезную конкуренцию со стороны как русских товаров, так и русских купцов.

В-четвертых, образовались проблемы на нижней Волге, где появился невиданный народ, коий стал нападать на так и не оправившихся после той давней взаимной резни ногайцев и башкир. Посланным разведчикам удалось установить, что это народ, именуемый калмыки, кои суть монголы, бежавшие из своей страны после разгрома журженьским правителем Абахаем монгольского главы Лигнад-хана и его гибели в тысяча шестьсот тридцать четвертом году. Большинство монголов после этого признали Абахая богдыханом, а часть во главе с ханом Хо-Орлюком решила не делать этого и откочевать далеко на запад.

Добравшись до прикаспийских степей, калмыки некоторое время вели себя относительно мирно, но затем выяснили, что обширные кочевья отчего-то принадлежат отнюдь не таким родам, кои способны их защитить, и решили исправить эту несправедливость. А ногаи и башкиры кинулись умолять о защите верховную власть. То есть меня. А я только что поменял войска в Польше на те полки, что были распущены на обустройство, а через полтора года после этого собраны и спустя еще полгода, затраченные на подготовку и восстановление боевой слаженности, отправлены в Польшу. Выведенные же части были едва полгода назад отпущены «на жилое». Я промурыжил башкир и калмыков еще пару лет, пока отпущенные «на жилое» солдаты и офицеры не разобрались со своими проблемами и не были вновь собраны и не прошли переподготовку, а потом отправил в прикаспийские степи тридцатитысячный корпус под командованием молодого, но уже проявившего себя генерала Беклемишева. Где к нему присоединились около шести тысяч ногайцев и башкир (все, что они могли насобирать почти поголовной мобилизацией после учиненной калмыками резни) и пятитысячный отряд казаков. Калмыки поначалу решили было похорохориться, но с войсками, столь плотно насыщенными огнестрельным оружием и артиллерией, они до сих пор не сталкивались. Так что долго это не продолжилось. И, потеряв около десяти тысяч своих воинов, Хо-Орлюк сдался и смиренно принял подданство России, пообещав более не трогать никого из своих соседей по новому государству. Впрочем, вражда между калмыками, башкирами и ногаями, превратившаяся в череду взаимных угонов скота, похищений людей и даже вырезаний кочевий, тянулась еще не одно десятилетие, время от времени заставляя царя посылать в степи воинские отряды для «замирения» сторон…

В-пятых, англичане оказались недовольны присутствием русских кораблей на Карибах и особенно созданной нами системой конвоев, к коей начало присоединяться все больше и больше торговых судов других стран, что сильно осложнило жизнь английским пиратам. А в данные предприятия вкладывало свои свободные средства множество добропорядочных англичан, причем как из числа влиятельнейших лондонских, бристольских и ливерпульских купцов, так и весьма высокопоставленные аристократы. Пришлось к затратам на Дальневосточную войну, коя уже обошлась мне в кругленькую сумму в три миллиона рублей и должна была обходиться еще где-то в миллион ежегодно (а попробуйте снабжать тридцатитысячную армию сухопутным путем через весь континент, да еще при полном отсутствии дорог), прибавить еще столько же. Эти деньги пошли на увеличение флота, в первую очередь на строительство тяжелых многопушечных кораблей, кои должны были усилить шетлендскую и карибскую эскадры. А то уже вблизи Большого Тароватого появилась «неизвестная эскадра» из восьми вымпелов, попытавшаяся обстрелять форт «Не замай», казавшийся с виду слегка послабее, чем второй, носивший имя «Не забижай». Это стоило эскадре двух кораблей, которые сумели-таки уйти из-под огня форта, но через день были обнаружены выбросившимися и брошенными на отмели острова Папа-Стур. Тщательный обыск оставленных кораблей подтвердил то, в чем и так никто не сомневался. А именно — их принадлежность англичанам. Чуть позже корабли были стянуты с отмелей и доведены до порта, где были отремонтированы и усилили шетлендскую эскадру.

И это было самое серьезное. Конфликт с Англией и Голландией означал разрыв торговых связей, что неминуемо вело к иссяканию денежного потока, питавшего Россию. Так что деньги принялись таять со скоростью, намного превышавшей ту, с коей они недавно умножались.

На мое счастье, в Англии началась гражданская война, и я тут же велел своему агенту отыскать в армии парламента некоего командира по имени Оливер Кромвель и попытаться установить с ним близкие отношения. Тимофей не подвел. А я завоевал расположение Кромвеля тем, что отправил ему сотню кирасирских доспехов для его «железнобоких» и тысячу ружей из своих мастерских. Кои он оценил весьма высоко. И поскольку время правления Кромвеля было, вероятно, последним периодом военной диктатуры в Англии и временем, когда в стране решающее слово было за армией, а отнюдь не за флотом, я надеялся, что в следующие пару десятилетий мои отношения с лаймами останутся стабильными.

Но ситуация с голландцами только ухудшалась. И хотя до полной торговой блокады дело не дошло, ибо голландцам очень нужны были и мой хлеб, и мои меха, обеспечивающие существенную долю оборота Амстердамской биржи, все остальное резко усложнилось. Вплоть до того, что трудившимся на просторах России восьми тысячам голландцев были разосланы письма, в коих от них требовалось немедленно разорвать контракт с русским царем и вернуться домой. Из этих восьми по контракту со мной в данный момент работали лишь три тысячи, остальные уже давно завели свое дело или нанялись к частным мануфактурщикам и заводчикам. Так что уехало только около двух с половиной тысяч. Но из них почти три сотни офицеров. Образовавшиеся три сотни вакансий в армии и на флоте надобно было срочно заполнять. Впрочем, это была наименьшая из проблем. После Польской войны у меня имелось достаточно подготовленных и прошедших испытание в боях русских офицеров, а флот активно плавал и время от времени воевал… А уж учебных стрельб у меня в армии и на флоте устраивалось едва ли не на порядок больше, чем в любой другой армии и флоте мира… Кстати, во время них выяснилась определенная закономерность. Оказывается, основной причиной того, что орудия приходили в негодность, являлось выгорание затравочного отверстия. И в пушкарской розмысловой избе придумали сделать отдельную затравочную трубку, которая вворачивалась в затравочный канал, а после того, как она прогорала, ее можно было вывернуть и заменить новой. Причем лучше всего держалась не бронзовая, а чисто медная трубка…