Полное растворение системы философии Прокла в мифологии свидетельствует о то, что античная мысль исчерпала свой философский потенциал и стала искать пути своего дальнейшего развития на пути не Разума, Логоса, рационального знания, а иррационального, каковым, по сути, оказывается, мистика, вера. Данный переход от знания к вере знаменовал собой, в сущности, переход к новой культуре, к новому культурно-историческому типу рациональности, каковым является средневековый тип рациональности, суть и содержание которого исчерпываются его религиозным характером. Так завершилась эра классической философской мысли, определившая на все последующие века дух, тематику, проблематику, способ философствования европейского человека вплоть до сегодняшнего дня. Она стала той путеводной звездой, которая озарила раз и навсегда путь европейскому человечеству, вобравшему в себе ее как слабые, так и сильные стороны. По своему величию, силе и красоте античная философская мысль до сих пор остается непревзойденной. Можно без преувеличения сказать, что после древних греков ум философствующего европейца был только тем и занят, чтобы понять кладезь философской мудрости эллинов, а в некоторых случаях вывести ее с созерцательно-интуитивного уровня на уровень научного дискурса. Некоторые глубочайшие идеи древних греков, высказанные ими чисто интуитивным образом, лишь сегодня находят свое научное обоснование.

Прежде всего, несколько замечаний в отношении существующих стереотипов в оценке Средневековья. Известный отечественный медиевист А. Я. Гуревич характеризовал этот ошибочный штамп так: «Средневековье — пасынок истории, безвременье, разделяющее две славные эпохи истории Европы, средостенье между Античностью и ее возрождением, перерыв в развитии культуры, провал, „темные столетия44»[388], застой, эпоха инквизиций и гонений на ведьм. Однако, как свидетельствует современная медиевистика, такая оценка очень далека от действительности, это предрассудок, который сложился еще в эпоху Возрождения и был закреплен эпохой Просвещения. На самом деле Средние века — очень важный отрезок в истории европейской культуры, ибо именно в недрах Средневековья закладывались основы для формирования духовных ценностей будущей новоевропейской (классической) и современной культуры. Так, именно в Средние века начали зарождаться европейские нации и формироваться современные государства, складываться современные европейские языки, городское население, возникли первые европейские университеты (знаменитые средневековые университеты), ставшие основой классического европейского образования, подготавливается почва, на которой позже были взращены наука и техника в их современном понимании. Как ни странно, именно в эту эпоху имела место первая технологическая революция и зарождались зачатки для классической европейской науки.) Кроме того, именно Средневековье осуществило философское образование Европы и ввело в оборот терминологию, которой мы до сих пор пользуемся, к Средневековью восходят многие из культурных ценностей, которые стали основой нашей цивилизации.

Всё вышесказанное дает веские основания, чтобы утверждать, что Средние века, как никакая другая эпоха, сыграли определяющую роль в становлении как классической, так и современной культуры и представ- пяют собой значительный и значимый исторический срез в истории европейского человечества.

Другим, не менее распространенным предрассудком, касающимся, правда, уже не всего Средневековья, а средневековой философии, является широко распространенное мнение, что поскольку философская мысль Средневековья укоренена в религиозную проблематику, то она исключает всякую возможность подлинной философской рефлексии. Кроме того, среди историков философии прослеживается тенденция отождествлять средневековую философию с низкосортным аристотелизмом, из которого изъяты живая мысль и творческйй дух великого Стагирита и сохранена только «мертвая» составляющая его учения. Отсюда понятно пренебрежительное отношение к средневековой философии как в целом бесплодную и ненужную, по крайней мере, при изучении истории философии и исключении ее из учебных программ. Однако абсурдность такой позиции становится очевидной как только вспоминаешь азбучную для историков философии истину о том, что историко-философский процесс возможен лишь на основе преемственности между различными историческими типами философствования. И философия Возрождения, и философия Нового времени, которые произрастают на средневековой почве, так тесно переплелись со средневековой философской мыслью, что трудно представить их существование без нее.

На самом деле же средневековая философия составляет неотъемлемую часть общей линии развития европейской мысли. Тот творческий, критический характер, присущий вообще философствованию, не был чужд и средневековым философам, которые с не меньшим пылом, чем их предшественники и преемники умели отстаивать свою позицию в спорах и дискуссиях. Правда, противники этого мнения полагают, что, даже если в Средние века в академических кругах и велись жаркие споры, то они касались исключительно незначительных и неинтересных вопросов, типа того, сколько ангелочков может поместиться на острие иглы. В действительности же для средневекового философа или богослова этот вопрос представлялся, как и для всякого философа, хорошим примером философского псевдовопроса. Средневековых мыслителей, как и любого философа, всегда занимали фундаментальные проблемы человеческого бытия, которые, и в этом специфика средневекового типа философствования, обсуждались в религиозном, богословском контексте.

Третий широко распространенный предрассудок связан с известной фразой, ставшей фактически для абсолютного большинства историков философии азбучной истиной, что в эпоху Средневековья философия была служанкой богословия. В действительности же дело обстоит значительно сложнее. Возможно, средневековая философия и была служанкой богословия, но, по крайней мере, не на протяжении всего Средневековья. Что касается первых веков Средневековья, когда только формировалась средневековая философская мысль, то в этот период философия не только не была служанкой богословия, но, напротив, оно было поставлено на службу этой «мнимой служанки».

Такое положение дел можно объяснить, прежде всего, тем, что Филон Александрийский, поставленный волею судьбы на стыке двух культур — уходящей античной культурной традиции и нарождающейся новой культуры, предвосхитил своей гностической системой многие черты христианского миросозерцания. Именно на долю Филона Александрийского выпала честь приобщить европейский мир к ценностям христианства. И поскольку до сих пор цивилизованный мир воспитывался на ценностях греческого мира, жил мудростью, истиной великих греков Сократа, Платона и Аристотеля, то, безусловно, чисто психологически европейцы были еще не готовы отказаться от ценностей уходящей культурной традиции и принять ценности нарождающейся христианской культуры. Филон был вынужден прибегнуть к аллегорическому методу толкования новых ценностей: новые христианские ценности он преподносил как те же самые ценности и истины греков, только освященные с горы Синайской, т. е. как истины божественные. Стало быть, по справедливому замечанию Л. Шестова, «не греческую истину проверяли библейской, а библейскую греческой»[389]. Плененная чарами греческой мудрости средневековая культура так и не смогла отречься от эллинского наследия.