— Здравствуйте, господин профессор. Меня зовут Славик. Извините за беспокойство. Вы позволите потревожить вас небольшой просьбой?

Профессор, который вырастил и женил двух дочерей, но пока не дождался внуков, относился к ребятишкам доброжелательно (и завидовал людям, у которых ребятишки есть). Он спрятал ноги под плед (потому что сидел в носках и на правом носке была дырка) и добродушно ответствовал:

— Излагайте вашу просьбу, молодой человек.

— Не могли бы вы разрешить вашей кысе немножко погулять с нами? Дело в том, что Пома опять влетел в абсолютный шар, и достать его может лишь Луиза…

Профессор вздернул на лоб очки. Он понял только одно — речь идет о памятнике Пространственному Абсолюту.

Памятник этот — на маленькой площади между факультетом переменных гравитаций и похожей на старинный равелин химической лабораторией — представлял собой полый стеклянный шар метрового диаметра на граненом каменном столбе. Считалось, что внутри шара заключено некое абсолютное пространство. Что это за пространство, откуда оно взялось, кто и когда воздвиг трехметровый столб с шаром — не знал ни один человек (в том числе и профессор). На низком постаменте под столбом была привинчена зеленая от старости медная доска. На ней с трудом читались выпуклые буквы:

Никто не ведал, что за доктор, что за открытие. Любопытные студенты выяснили, что шар запаян наглухо и стекло толстое и прочное, так что добраться до Абсолюта и подвергнуть его анализу не было возможности (не разбивать же!).

— Э-э… прежде всего потрудитесь объяснить мне две вещи, — произнес профессор суховато (поскольку дело пахло розыгрышем). — Первая: кто такой Пома? Вторая: как вышеупомянутый Пома ухитрился оказаться внутри герметичной емкости? Это противоречит всем законам науки.

Изящный Славик объяснил чистым своим голоском:

— Пома — это красный мячик. Он главная деталь игры «кольца-мячики». А как оказался в шаре, холера его зна… то есть это не поддается объяснению, господин профессор. Подлетел, стукнулся о стекло — и там. Это он уже не впервые. Раньше его доставал Тюпа, но теперь он в лагере. Когда Тюпа уезжал, он сказал: «Если что, просите Луизу». И мы просили уже два раза, она тогда была поблизости. А теперь вот она, дома… Луиза дремала на подоконнике и шевелила ухом.

— Мячик в запаянном шаре — это за пределами вероятности. Или это неумная шутка, или вы в плену иллюзии, — недовольно сказал профессор. Мальчик был, конечно, милый, но нельзя позволять дурить себе голову.

— Да какая, к черту, иллюзия! — звонко воскликнул Славик. — Ой… то есть я хотел сказать, что, если вас не затруднит, вы можете пойти со мной — и тогда убедитесь сами,

— И пойду! — воинственно сказал профессор. Встал, забыв про дырку на носке, и взял с подоконника Луизу (та делала вид, что ей все безразлично).

У памятника толпились десятка полтора девчонок и мальчишек. Всякого возраста и вида. Профессора и Луизу встретили радостными криками и аплодисментами. Кошка тут же оказалась на плече у тощего мальчишки — постарше Славика, с длинными белыми волосами (Валерий Эдуардович помнил, что это сын хирурга Горватова). Мальчик полез по прислоненной к столбу чахлой лесенке (сколоченной, видимо, специально для таких случаев). Лесенка подрагивала, внизу напряженно дежурил старший брат беловолосого.

Все смотрели вверх. Шар держался не прямо на столбе, а на торчащем из него тонком штыре длиной в полметра. Потому стеклянная внутренность была видна полностью. И красный мячик Пома тоже был виден! И его наличие там было нонсенсом, парадоксом, ненаучным чудом и чем угодно, кроме объяснимого факта.

— Сега, осторожнее, — сказал старший брат и на всякий случай растопырил руки.

«Да, осторожнее! — подумал профессор. — И… а что он собирается делать с Луизой?»

Белоголовый Сега сделал невероятное. Когда до шара осталось чуть больше метра, этот безответственный мальчишка одной рукой снял с плеча Луизу и, размахнувшись, подбросил бедное животное над собой (какая дикость и неразумность!). Но… Луиза не ударилась о шар, не разбила о него усатую мордочку и грудь с белой манишкой. Она пролетела сквозь твердое стекло, как сквозь воздух, и оказалась внутри Пространственного Абсолюта. Поиграла мячиком, будто мышкой, затем ударила по нему растопыренной лапой. Мячик — опять же как сквозь воздух — слетел вниз, в ладони радостно завопившим ребятишкам. Луиза последовала за ним и опять оказалась на плече у мальчика Сеги. Тот быстро полез вниз, и старший брат подхватил его. А профессор — свою любимицу. Он был счастлив, что Луиза невредима. А еще был счастлив, что оказался свидетелем проникновения материальных тел в абсолютно замкнутую область трехмерного мира. Не-ве-ро-ятно!

— Спасибо, Валерий Эдуардович! — весело выдохнул Сега. Профессор закивал и мельком вспомнил, что этот мальчик будто бы коллекционирует шахматных лошадок. Сега схватил брата за руку, и они убежали следом за другими ребятами — туда, где уже взлетали над головами резиновые кольца. Остался только Славик. Он встал перед профессором, сдвинул пятки лаковых башмачков.

— Большое спасибо, господин профессор, вы и Луиза нам чрезвычайно помогли.

— Не стоит благодарности. Но, голубчик, скажи: Тюпа… то есть коллега Иннокентий не объяснял, как он и Луиза проделывают это?

— Не-а… То есть он что-то говорил о четырех мерах, но это было за пределами нашего понимания. Извините… — И Славик рванулся к игрокам, завопив на ходу: — Эй, макаки безголовые, крокодилий корм, вы что, офонарели?! Какого дьявола?! Надо же сосчитаться заново, а потом гонять кольца, а то Пома снова слиняет на фиг!

Профессор стояли гладил Луизу. «А ты, негодница, ни разу не дала понять, что способна использовать свойства четырехмерного пространства в практических целях… И Тюпа не говорил. Ну, я ему…»

Что скрывать, профессор завидовал Луизе и Тюпе: сам он не умел пользоваться четырехмерностью. По крайней мере, в повседневной жизни. Но в то же время он был горд своей любимицей и своим учеником…

Вечерело, стал накрапывать майский теплый дождик, но игра на площади Пространственного Абсолюта не прекратилась. Профессор слышал звонкую считалку. Она была похожа на считалки его детства, но… не совсем.

Пахло нагретыми камнями и травой. «Бум-ква-ква, бум-ква-ква!» — кричали где-то лягушки. Никто не знал — где…

Игра «кольца-мячики» была на Институтских дворах самой любимой. Но не единственной. Те, кто постарше, порой гоняли футбольный мяч на площадке позади библиотеки, там была трава, а не камни. Иногда ухитрялись играть в теннис — на плоских плитах, самодельными фанерными ракетками, с веревкой вместо сетки. Девчонки прыгали через скакалки и по расчерченным на плитах «классикам», но чаще они включались в общие игры — мальчишечьи и девчоночьи. А некоторые даже участвовали в футбольных матчах. Была среди них и Белка — потому что в футбол играли Костя и Вашек, а ей что, отставать?