А, все равно.

Вот и нашла, наконец, его могилу.

Понятно, что выход за два года восьми подряд востребованных книг Владимира Соловьева и Елены Клепиковой стал событием культурной жизни русскоязычного мира, центр которого повсюду, а поверхность нигде. Судим об этом по многочисленным печатным и сетевым откликам, по тиражам наших книг, допечаткам и обновленным изданиям под новыми обложками и с иными названиями. Не авторам, однако, решать через океан, насколько справедлив мем, пущенный в обиход в связи с этим нашим книгопадом: пир во время чумы.

По инициативе нашего издательства «РИПОЛ классик» в этот мемуарно-аналитический поток вклинился триллер о борьбе за Белый дом с предсказанием победы Дональда Трампа, когда никто больше не делал на него ставку, зато у нас его имя и физия украшали обложку новой книги, которая вышла задолго до выборов. Отмечаем это не в похвалу самим себе, хоть и есть чем, но единственно объяснения ради: книга о Трампе и не только о Трампе, но он ее главный герой, хорошо пошла не только благодаря ему, но и благодаря авторам, раскрученным на книгах совсем иного жанра. С другой стороны, выход нашего «Трампа» еще больше подхлестнул интерес к книгам нашей линейки «Памяти живых и мертвых» — Бродский, Довлатов, Евтушенко, Окуджава, Высоцкий, Эфрос и прочие, нас самих включая, потому как Владимир Соловьев и Елена Клепикова — не только авторы, но и герои этого авторского сериала. Недаром последняя книга так и озаглавлена — «Путешествие из Петербурга в Нью-Йорк. Шесть персонажей в поисках автора — Барышников, Бродский, Довлатов, Шемякин и Соловьев с Клепиковой».

В параллель и в продолжение этих книг мы печатали и продолжаем печатать в СМИ по обе стороны океана — «Московский комсомолец», «Независимая газета», «Новая газета», «Русский базар», «В Новом Свете», «Панорама», «Кстати», «Комсомольская правда в Америке» — новые статьи и эссе, которые пригодились для этой нашей книги. Ее первый раздел «Триумф Трампа» основан на этих новых статьях — мы подвели нашего героя к его инаугурации. Как и этот заключительный раздел, где я восполняю пробелы и дополняю наш мемуарно-аналитический многотомник «Памяти живых и мертвых», приводя здесь всего лишь несколько из посткнижных публикаций.

По техническим причинам опускаю эссе «Довлатов с третьего этажа» — хотя мы с Леной Клепиковой выпустили три книги и полнометражный фильм о нем, однако справедливости ради решено было объективно глянуть на его писательское наследие поверх его идолизированного, китчевого образа у читателей.

Из двух постскриптных юбилейно-антиюбилейных эссе об Александре Кушнере приводим из экономии места только одно. Он проходит в большом фолианте о Бродском в качестве маргинального героя — как его идейный антипод, по жизни злостный супротивник, а после смерти клеветник, врунишка и мистификатор, каких поискать. Ну, к примеру, пишет, что Бродский будто бы ему сказал: «Я скоро умру — и все будет твое…» Господи, как мертвые беспомощны перед ложью живых!

Владимир Соловьев первым написал в «Трех евреях», а потом в «Post mortem» об их жестком противостоянии в поэзии и крутом поединке жизни, а теперь, с моей легкой руки, это стало общим местом. Вот я и решил постскриптум выяснить место этого советского стихотворца в русской поэзии и опубликовал к его 80-летию две вполне объективные, поверх барьеров, сугубо литературоведческие статьи — в «Московском комсомольце» и «Ex Libris — Независимая газета». Что тут началось! Уж на что я привык, что мои острые, парадоксальные, провокативные книги и эссе вызывают шквальную полемику на грани (и за гранью) настоящего литературного скандала, недаром меня печатно называют тефлоновый, с меня как с гуся вода, у меня закалка, но тут даже я слегка опешил. Никто не спорил со мной по сути, наоборот, я получал и продолжаю получать множество согласных отзывов, зато пара-тройка питерских литераторов, — я отфрендил их скопом, еще живя с ними в одном городе, ввиду их гэбистских связей и мафиозной спайки, вы звав огонь на себя исповедальным романом-вызовом «Три еврея», — занялись лично мной, обрушившись с клеветой и инсинуациями. Испытал физическое чувство брезгливости, будучи оплеван не только в переносном, но и в прямом, буквальном смысле — брызгами злобной слюны. Сошлюсь на самого мною в последнее время читаемого поэта Евгения Лесина:

На одну такую доносительную анонимку, хоть и за несколькими подписями, я ответил статьей «Ниже плинтуса», зато обратку на следующую кляузу-донос — полный отстой! — писать не стал, а послал, что называется, через губу письмо в редакцию «Независимой газеты» с объяснением, почему мне в лом участвовать впредь в этой низкопробной склоке. Пусть лучше за меня ответят доносчикам мои друзья Иосиф Бродский и Сергей Довлатов — ниже приводятся стихотворение «Лене Клепиковой и Вове Соловьеву», лучшее из Осиных стихов на случай, и Сережина статья в защиту Владимира Соловьева «Вор, судья, палач», лучшая его публицистика. Оба эти сочинения тщательно замалчиваются питерскими фальсификаторами. Точнее — это цензурированные тексты, выброшенные не просто из книг Бродского и Довлатова, но из их литературного наследства. А вот из сочувственного мне письма: «На стезе, что ты выбрал, надо укутываться в к-н нано-технологической клобук: чтобы был тверд, как керамика, прочен на прострел, как кевлар, скользкий, как тефлон. Но я такого материала не знаю». Нет худа без добра — не скажу за керамику и кевлар, но тефлона во мне кратно прибавилось, я неуязвим к приступам такой злобной истерики, типа родимчика.

А заключает этот раздел «Постскриптумов» полемический триалог авторов с поэтом и эссеистом Зоей Межировой — «Из России в Нью-Йорк — и обратно».

Юбилейно-антиюбилейное

— А от кого ты собираешься защищать Кушнера? — удивилась мой соавтор и автор сама по себе, а по совместительству жена Елена Клепикова.

От живых и мертвых.

От Бориса Слуцкого, который сказал мне, когда мы заплыли за буек в Коктебеле: «Зачем нам ваш Кушне́р, когда у нас есть свой Самойлов?»

От злоречивой Юнны Мориц, которая припечатала его острым словцом: «Сидит в танке и боится, что на него упадет яблоко».

От Анны Андреевны Ахматовой, которая наотрез отказалась расширить до квинтета свой домашний квартет (Бобышев, Бродский, Найман, Рейн), приняв в него Кушнера, несмотря на его поползновения, и тогда его подобрала и усыновила (литературно) Лидия Яковлевна Гинзбург. Когда в Комарово я удивлялся ее равнодушию к Бродскому, она процитировала пушкинскую Лауру «Мне двух любить нельзя» и предсказала, что мне тоже предстоит выбор.