Я ощущал постепенное наполнение своей новой жизни по всем статьям. Наверняка на этой работе у меня скоро должна появиться любовница, Hand Girl – так зовут таких офисных подружек (а мужчин-любовников – Hand Boy). Моя ручная любовница будет немногословна днем, будет ездить на серебристом «Гетце», поджимать на крутящемся компьютерном кресле стройные ноги под не очень короткой черной офисной юбкой, смотреть на меня почти незаметно подкрашенными глазами, когда я буду снимать с нее ее блестящую белую кофточку, закидывать обе ее ноги в чулках на свои плечи и пробивать ее своим уверенным и практичным членом до умеренной глубины наслаждения. Мы оба будем срывать свои крыши по расписанию в органайзере, выбирать систему «все включено» в приморских отелях, посещать по путеводителю каменные древности и иногда говорить о литературе.

Саму литературу, как и прочие искусства, будут где-то на стороне делать марсианские, несуществующие гоблины, потому что нормальные люди будут зарабатывать деньги и жить легко и практично. Это будет Hand Girl, с которой не обязательно вступать ни в реальный, ни в гражданский браки – в определенные дни ты будешь иметь с ней секс, душевную теплоту и бизнес-ланч в кафе. Корпоративный брак – так, наверное, будут именовать эти отношения в скором будущем.

Жить нужно, закрывая глаза на смысл.

Смыслотомия станет популярной хирургической операцией, если медицина до этого дорастет.

Интересно, где находится в теле человека смысл?

Не вертится ли он вокруг желтой планеты Солнечного сплетения?

Я узнавал, анализировал, превращал в практическую статью материалы о том, что сколько стоит и как на этом можно сэкономить. Ездил на интервью в образцовые капиталистические российские семьи и начинал свои статьи примерно так:

«Добрый день, господа! В семье по имени Человечество наконец-то не осталось несовершеннолетних. Россия до недавнего времени являлась последним невзрослым ребенком в семье цивилизованных родственников. Теперь мы шагнули во взрослую жизнь с ее законами: ответственностью за себя и близких, способностью трудиться и умением отдыхать. Сегодня я хочу познакомить вас с новой семьей нашей страны, уверенно смотрящей в будущее…»

Мне не приходилось выдумывать, то есть сочинять. По сути, в советское время в этой статье можно было бы поменять лишь несколько слов – и ее тоже можно было запустить в печать. Но люди тогда были другие. Бескорыстнее, что ли. Черт, к черту эти мысли – к черту их!

Работа сильно выручала – деньги ведь способны на многое. Я позвонил отцу и сказал, что через год перевезу его к себе. Зачем я сделал этот лиричный жест? Но когда я звонил ему и говорил об этом, я действительно хотел это сделать. Хотя и было предчувствие, что этого не произойдет. Почему?

«Адаптация»? Сначала я собирался над ней работать по часу в день, по утрам, до выхода на работу. Я изо всех сил старался не забросить этот текст. Так подросток, уже почти повзрослевший, трагически рвется достроить свой песчаный замок на берегу, который он начал возводить еще ребенком и который не успел закончить до конца эры детства. По сути, любая хорошая книга пишется в состоянии детства и юности. К тому же мое новое существование предполагало всегда завершать любое дело – только за то, что оно называется делом. Но увы… текст по утрам дописывал совсем другой человек. Я – но другой. Вскоре этот другой понял, что книга, начатая его предшественником, неинтересна ему. Все, что истово строчилось по утрам за час до выхода на работу, походило на баловство переростка: все равно что стараться лет в тридцать поверить, что Дед Мороз все-таки существует. Но каждое утро я волок себя к столу и писал. Не помню уже что. И однажды, тупо рассматривая белый экран компьютерного монитора, догадался, что – все. Конец. Выключил экран, встал из-за стола и пошел на работу.

Был уже апрель, суббота, я сидел дома, смотрел телевизор. По каналу «Культура» шла передача о том, что в мире почему-то резко упала рождаемость. Ученые, сексологи и политики собрались за круглым столом и спорили, почему так случилось. Зазвонил мобильный телефон.

– Здравствуйте, я Антон Искандеров. Вы меня помните?

– Антон? Да, конечно. Как жизнь?

Это был голос из прошлого, который, как и все, что касалось меня нынешнего, я принял доброжелательно.

– Нормально. Еду в Китай… – Антон замялся, не зная, видимо, что сказать дальше.

А я повторил, словно хваля услышанное слово:

– В Кита-ай!

– Да… Помните, я вам говорил… А у вас как дела?

Конечно, я сразу понял, что Антон имеет в виду.

– Неплохо, – кивнул я. Хотел еще добавить: «Из окна не выбрасываюсь», но только повторил: – У меня все неплохо.

– Я вспомнил о вас и захотелось с вами увидеться, – сказал Антон. – Не знаю почему, но захотелось.

Слушая Антона, я видел, как за стеной из тысяч домов и десятков улиц сидит другой человек и смотрит на меня своим светящимся взглядом.

Вдруг мне показалось, что этот человек – и есть тот самый горизонт, та крайняя точка, на которую смотрели въезжающие на левый берег Днепра немцы и моя умершая мать.

Мне хотелось сказать: «Зачем?» Но вместо этого я быстро и почти бодро ответил:

– Конечно! Почему нет. Можем увидеться хоть… завтра.

– Скажите, у вас точно все хорошо?

– Конечно. У меня до крайности все неплохо. Можно завтра встретиться в семь в кафе «Бункер» на Тверской. Знаете, где это?

В студию, где шел диспут о падении рождаемости, позвонил зритель из Владивостока. «А может, все дело в том, – предположил он, – что люди перестали любить?» Собравшиеся за столом попожимали плечами, покивали, поулыбались, некоторые сохранили серьезные выражения лиц. Обсуждение продолжилось.

Ночью мне впервые за последние полгода стало плохо. Не вставая с постели, в полусне-полуяви я долго плакал, отчетливо сознавая, что ничего стоящего мне уже не светит. Ничего. Даже в Китае. С такими мыслями я и уснул. Хотя нет, последние выныривания из черного океана сна были все-таки другие: триединство отца Петра, о котором он мне говорил. Помните? Кого мы выбираем, молимся ли за кого-нибудь, и молится ли кто-то за нас. Эти три вещи решают все, говорил отец Петр. Я не выбирал и не молился. Но может, кто-то молился за меня в ту ночь, чтобы я не вставал с постели и не шел к окну?

Только сказка может подсказать человеку выход из положения.

Эмир Кустурица

В пять часов вечера я вышел на улицу, прошелся пешком через парк, спустился в метро и минут за сорок доехал до Тверской. Возле памятника Пушкину стояло, как всегда, очень много молодых людей и девушек, все они кого-то ждали, курили, звонили по мобильным телефонам. Это удивительное место в Москве – площадка вокруг памятника Пушкину напротив кинотеатра «Россия». Несмотря на то что в этом городе все куда-то спешат, ожидание здесь всегда неторопливое и даже вальяжное. Не встретишь хмурых и озабоченных лиц, никто не поглядывает нервно на часы – такое ощущение, что людей тут успокаивает нечто особенное, что у них наконец-то появляется время подумать о чем-то легком и личном, и поэтому они не слишком переживают, если кто-то опоздает или не придет на встречу. Да и очень важных встреч, как мне кажется, здесь никто не назначает.