– А еще я никогда не стану уезжать дальше, чем, скажем, на двадцать миль.

– И только днем. И когда нет ненастья.

– Да, если это тебя успокоит. Водить я буду лишь в такие же идеальные для поездок дни, как сегодня.

– И все равно мне от этой мысли неспокойно.

С улыбкой Оливия наклонилась к мужу, представив его взору свою грудь.

– Это звучит как согласие.

– Как очень неохотное согласие.

– И я всегда предпочту получать медленное, неохотное «да» вместо быстрого «нет». – Она достала из корзинки кусок курицы и поднесла ко рту. – И не забудь пригласить Малкольма.

– Зачем? – В его тон закралось подозрение.

– Я же знаю, как ты по нему скучал. И мне бы очень хотелось наверстать упущенное.

– Что ты такое задумала?

– Ничего.

– Малкольм – член семьи, Оливия. Никогда не ставь меня в неловкое положение перед ним – или вообще публично, если уж на то пошло. – Взгляд его сделался жестче. Эдвард перевел глаза на мрачное кирпичное здание больницы, затем вновь на Оливию.

У нее замедлилось дыхание.

– Что ты хочешь сказать? Что запрешь меня в подобном заведении?

– Я целыми днями работаю с разными проблемными женщинами, и я решительно отказываюсь заниматься этим дома.

– Ты не ответил на мой вопрос.

Между ними повисло тяжелое молчание. Наконец Эдвард улыбнулся и поцеловал ее в щеку.

– Никогда не вынуждай меня делать такой выбор.

Оливия встретилась с ним взглядом, в самой полной мере сознавая смысл его угрозы.

Либби

Им не представилось такой роскоши, как полежать в объятиях друг друга или провести вместе всю ночь. Позанимавшись любовью, они торопливо оделись, украдкой бросая друг на друга конфузливые взгляды, после чего Коултон отвез ее домой.

– Мне понравилось, – сказала Либби уже на парковке перед домом.

– Всего лишь понравилось? – поддразнил ее Коултон.

– Это было классно! Как раз то, что доктор прописал. Но мне бы не хотелось, чтобы между нами появилась какая-то неловкость.

– Не вижу в этом ничего неловкого. И я бы с радостью повторил. Только с нормальным ужином без непрестанной болтовни малолетних школяров и с полноценной кроватью.

От этого явственно веяло серьезными отношениями. Может, и не на всю оставшуюся жизнь, но, по крайней мере, их началом. Либби не готова была загадывать что-то даже на неделю вперед, однако возможность новых любовных свиданий с Коултоном казалась ей вполне приемлемой.

– Кровать у меня есть. – Она взялась за ручку дверцы. – И я могла бы нам что-то приготовить. Если только это не будет слишком уж откровенно. Я знаю, что в маленьких городках все быстро выплывает наружу.

– Здесь, у тебя, было бы замечательно. – Коултон наклонился и поцеловал ее в губы.

– В ближайшие несколько недель у меня выходных не предвидится. Но по ночам время найдется.

– Как насчет следующей среды? – спросил он.

– Договорились.

Она еще раз напоследок его поцеловала и выбралась из машины. Тут же вспорхнула на крыльцо с таким чувством, будто в этот вечер у нее свалилась тяжесть с плеч. Разумеется, тяжесть эта потом вернется, но сейчас Либби ощущала себя удивительно легко и хорошо. Открыв входную дверь, она оглянулась – Коултон оставался на месте, провожая ее взглядом. Либби включила свет в прихожей и наконец закрыла дверь. Только тогда Коултон уехал.

Либби села в гостиной на диван и, обхватив подушку, прижала ее к животу.

Зазвонил телефон. На экране высветилась Сьерра.

– Как провела вечер? – спросила она.

– У меня было что-то вроде свидания.

– С Коултоном?

Либби ничего не оставалось, кроме как только пропеть в ответ:

– Ага-а.

– Надеюсь, со страстным, бурным сексом? – послышалась в ее голосе похотливая ухмылка.

– Немножко.

Сьерра хохотнула.

– Вот и чудно. Звучит очень жизнеутверждающе. Не стану вытягивать у тебя все подробности, но хочу, чтобы ты знала: я ужасно за тебя рада.

– Это было всего одно свидание. Может, все это вообще ненадолго.

– А и не надо никаких долгосрочных перспектив. Все, что у тебя есть, – это здесь и сейчас. Сладких снов тебе! – И Сьерра повесила трубку.

Либби легла на диване на спину, ощущая в себе исключительное умиротворение. И, упершись взглядом в шершавый акустический потолок, почувствовала, что он ее больше ничуть не раздражает. Или, по крайней мере, уже не так сильно.

Вновь зазвонил телефон. Номер был незнакомым, но, решив, что это какая-нибудь из перестрессовавших невест, Либби приняла звонок:

– Либби МакКензи слушает.

– Это Лофтон Грант.

Либби приняла сидячее положение и скинула ноги с дивана, готовая хоть сейчас вскочить и действовать.

– Лофтон? С Элайной все хорошо?

– Я хочу сказать, чтобы ты держалась подальше от моей матери.

Голос у Лофтон был такой, будто она изрядно перебрала вина.

– Что, прости?

– Ты не хуже меня знаешь, что с ней совсем не все в порядке. И я хочу, чтобы ты оставила ее покое. Ей сейчас совсем не нужно подобных потрясений в жизни.

– Я ее дочь, Лофтон, – твердо сказала Либби.

– Твое нечаянно случившееся появление на свет не делает тебя законной дочерью.

– Больше чем уверена, что Элайна нашла бы, что на это возразить. И именно она запустила этот процесс, а не я.

– Как я уже сказала, Элайна больна. – Голос у Лофтон поднялся на октаву выше. – И я не хочу, чтобы кто-то этим злоупотребил.

Поднявшись с дивана, Либби стала мерить шагами гостиную.

– По крайней мере, когда мы с ней общались, она неизменно проявляла трезвое и ясное мышление.

– Я тебя предупреждаю.

– Ну-ка, погоди-ка… Ты меня предупреждаешь, чтобы я не виделась с Элайной? Да как ты смеешь? Ты, испорченный кусок… – Вовремя сдержавшись, Либби сделала глубокий вдох. – Не смей со мной так разговаривать!

– Это ты ее подбила изменить завещание? – Голос Лофтон сделался тише, словно она опустила голову, низко склонившись к телефону.

– Завещание? Постой-ка! Так ты о деньгах печешься или о здоровье своей матери?

– О здоровье, разумеется.

– Черта с два! Все дело в деньгах. И да будет тебе известно, мне ничего не нужно от Элайны, кроме какого-то знания о своей наследственности и, может статься, когда-нибудь – нашей с ней дружбы. И если ты еще хоть раз мне позвонишь, то следующий разговор будет уже перед нашей общей матерью.