Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Просто устала и уснула. Ничего страшного. Я не сержусь, а помощь мне и правда нужна. Я ни за что не вытащу все эти шпильки… — Я улыбнулась и тут же спрятала зевок в ладонь.
Все-таки устала я основательно.
— Конечно, ваше сиятельство, — Таша несмело улыбнулась и мигом оказалась возле меня.
Складывалось впечатление, что это не она тут пару мгновений назад сладко спала, а это я только что разбужена. По сравнению с ней мои движения были заторможёнными.
При помощи девушки я не только избавилась от платья и прически с драгоценностями, но умылась и переоделась. И я бы не сказала, что прошло много времени. Помощь Таши оказалась неоценимой и своевременной. А ведь это князь позаботился о том, чтобы я не оказалось наедине с зашнурованным платьем и ожиданием, пока на мой зов откликнутся слуги.
— Спасибо, Таша, — садясь на кровать, поблагодарила девушку и улыбнулась ей, — ты тоже беги спать. И не задувай все свечи. Не хотелось бы в поисках дверей в ванную комнату снести пару ваз с цветами.
— Да, ваше сиятельство.
— Спокойной ночи, Таша.
Служанка поклонилась и оставила меня одну.
Я с наслаждением потянулась и забралась под одеяло. Немного поворочалась, ища удобную позу, и наткнулась на бумажку под подушкой.
Я же записку вроде выкинула, а не под подушку спрятала?
Пришлось сесть и протянуть записку поближе к свету. Текст в ней был совсем иным.
«Дочь моя, ты ослушалась голоса разума! Тьма поглотит твою душу и ты никогда не увидишь света! Одумайся, пока еще есть время! Сделай то, что должна!»
Подписи, как и в прошлый раз, не было.
Я задумалась. Если это отец Таши такие гадости пишет, то на что он дочь подбивает? А если не он автор и мне какой-то придурок послания строчит? Во что все это может вылиться? Нет уж, надо расспросить Ташу и поговорить с Максом. Странные письма. Нужно разбираться. Но утром, утро, как известно, вечера мудренее.
Я вернула записку под подушку и вновь легла, засыпая, кажется на лету.
Я брела в полной темноте. Тьма вокруг была словно живая, осязаемая, но выставленные впереди ладони ничего не могли нащупать. У меня не было никаких ориентиров. Не знаю даже, что под ногами, звуков шагов не слышно. Понятия не имела, как я оказалась в этом нечто, но в голове билась единственная мысль: «Хочу домой. Домой!».
И вдруг до моего слуха донесся плач младенца. Жалобный, настойчивый:
— Уа-а-а, уа-а-а!
Ноги сами понесли туда и постепенно плач из едва слышного становился все громче и громче.
Тьма рассеялась неожиданно, словно кто-то отдернул занавес. Я увидела свою комнату, в которой жила на Земле. Ночник в форме мишки давал тусклый свет, однако я заметила, что в комнате все изменилось. Исчезли личные вещи, со стен — фотографии, мои и тети, машинка швейная, а на ее месте теперь стояла детская кроватка с голубым балдахином. Вместо круглого стола у стены появился комод с откидной крышкой для пеленания. Сама смотрела такие в магазине и думала купить, когда появится малыш.
Я приблизилась к кроватке, заглянула в нее и увидела младенца, лицо которого покраснело и сморщилось от крика. Так на Эдика в детстве похож. Те же пухлые щечки, чуть вздернутый носик. Защемило сердце.
Руки сами потянулись взять ребенка, но у меня не было тела, я могла лишь наблюдать. Открылась дверь и вошел заспанный сын. Волосы взлохмачены, в одних трусах, зевая… Точно он только встал. Взглядом жадно пробежала по его фигуре, отметив, что он похудел и стал сильнее сутулиться.
Пройдя рядом со мной, Эдик наклонился и взял ребенка на руки.
— Что же ты не спишь, Богдан, — пробурчал он и пошел из детской.
Я незримой тенью последовала за ним в зал.
— Люда, — потряс он за плечо спящую жену.
— Отстань, дай поспать, — огрызнулась она, натягивая на голову одеяло.
— Люда, сына покорми! — требовательно произнес Эдик, стягивая с нее одеяло.
— Я сцедила молоко, сам покорми!.. — не открывая глаз и морщась от крика, ответила Люда. — Унеси его, дай поспать!
— Мне на работу вставать, я тоже спать хочу. Дай грудь, быстрее будет, не надо молоко греть.
— Я спать хочу! — завизжала Людочка.
Ребенок от ее крика пуще прежнего зашелся.
— Ты чего орешь, дура! — набросился на нее Эдик, укачивая ребенка.
Раньше он с ней в таком тоне не разговаривал.
— Я день с ним, могу хоть ночью поспать? — соизволила его жена открыть глаза.
— А я работаю, и живем мы на мою зарплату! Хочешь, чтобы меня уволили? Корми давай, — сунул к ней под бок ребенка.
Людочка нехотя спустила лямку рубашки и, обнажив грудь, приложила к ней младенца.
— Иногда мне кажется, что твоя маразматичка специально сдохла, чтобы нам насолить!
— Не смей так говорить о моей матери! — вскинулся сын.
Неожиданно. И даже приятно стало. Ненадолго.
— Если бы ты не пилила меня насчёт квартиры, то она бы была жива. И пенсия её бы капала, и помогала бы нам с ребёнком, и на похороны тратиться не пришлось бы.
— Закопал бы в лесу и всё, — пренебрежительно фыркнула Людочка, дёрнув плечом.
От движения сосок выскользнул изо рта младенца и тот обиженно запищал. Та раздражённо сунула его обратно и ребёнок зачмокал.
Мне стало понятно, от кого Эдик наслушался про лес, когда кричал мне в пылу ссоры, что закопает как собаку. В душе поднялась горечь и тени словно сгустились, надвигаясь из углов к кровати и стоящему сыну.
— Умная сильно? — зло зашипел Эдик. — Мне бабка бы этого никогда не простила. Родственники из деревни понаехали, нужно было сделать всё по-людски. Бабка мне и раньше говорила, что дом отпишет, потому что не прогуляю наследство как другие детки. Она меня самым путёвым считает, а на родню остальную злится. На похоронах пообещала, что сделает это, чтобы и её достойно похоронил. Так что, когда в следующий раз в деревню поедем, нос сильно не криви. Нужно узнать, отписала ли, а если нет, нотариуса привезти, чтобы всё оформить.
Ого! Для меня стало откровением, что Эдик общается с бабкой. Я со всеми прервала отношения. Сначала меня вся родня осудила из-за развода и не хотели видеть. Но слетелись как вороньё после смерти тёти, когда она отписала мне квартиру. Уговаривали продать её и вернуться в деревню. Помочь с ремонтом дома. И у всех братьев и сестёр тут же образовались денежные затруднения, которые они хотели решить за мой счёт. Ведь не справедливо, что мне всё наследство досталось.
«Надо разделить поровну! Поступить по совести!» — твердили мне на все лады.
Не знаю, как я тогда не дрогнула. Спасло понимание, что это будет наследство Эдика и я не имею права его разбазаривать. Хотела для сына лучшего, чтобы жил в городе, учился, не знал тяжёлого труда.