после императора. Американский дипломатический агент запросил конгресс, британский — сообщил своему послу в Мадрид. А из окрестных деревень и усадеб приезжали в президию люди посмотреть на необыкновенную чету. Особенно много обсуждали будущий брак во францисканских монастырях, видя в нем важный политический акт. Лишь падре Фелиппе искривил свои тонкие, веревочкой, губы и назвал Кончу «испорченной драгоценностью семейства». Бывший иезуит старался скрыть беспокойство. Посланный им нарочный с тайным донесением и инструкциями в Мексико был схвачен индейцами, и письма могли попасть во враждебные руки.

Быстрее зашагали быки и мулы, перевозившие хлеб из миссии Сан-Франциско на «Юнону», пронзительней скрипели арбы. А когда разнеслось известие, что губернатор прислал поздравление обрученным, всполошились и остальные монастыри. Расчет на войну утратил цену, появилась опасность остаться в дураках. Несмотря на тучность и нестерпимый зной, отец Винценто примчался из миссии Санта-Роза, раскачиваясь в травяной плетенке между двух мулов. Черная огромная шляпа закрывала его до плеч.

Монах вылез из плетенки, швырнул туда тыквенную бутыль со святой водой, которой освежался в пути, и, наскоро благословляя слуг, детей, статую мадонны в нише — всех, кто попадался по дороге, быстро проследовал к Резанову. Торопился наверстать упущенное. Дома, в миссии, он уже послал к дьяволу седого монаха — главного своего противника. А чтобы тому далеко не ходить, посоветовал не вылезать из кельи. Винценто радовался своей решимости.

— В юности я пас коров и был разбойником, сеньор Резанов, — сообщил он откровенно, отдуваясь и размахивая четками. — Пусть простят меня все грешные на земле... Радуюсь за вас и за сеньориту. Такой, наверное, была когда-то святая дева... Хлеб я приказал везти. Через два дня он будет здесь.

Толстяк весело подмигнул Резанову, затем пошел искать старого Аргуэлло, чтобы сообщить об исчезновении Гервасио. Приемный сын коменданта скрылся из миссии неизвестно куда в тот самый день, когда узнал о помолвке.

Обрадованный появлением монаха, Резанов приказал ускорить выгрузку балласта и сам отправился на «Юнону». Сегодня донья Игнасия и Конча собирались посетить корабль. Уходя, он еще раз перечитал письмо губернатора. Ариллага писал неофициально, шутливо сетовал, что не уберег крестницу, жаловался, что не может лично обнять обоих, поздравлял и желал счастья.

Губернатор ни слова не говорил о делах. Теперь это было лишним. Николай Петрович уже явственно ощутил результаты. Но слухи о готовящейся войне продолжали его беспокоить, они могли помешать его планам. Могли надолго разлучить с Кончей. Вчера и так она сказала грустно:

— Все равно я буду ждать вас, пока не умру.

Что мог ответить он ей — милому, отважному существу, дороже которого у него теперь тоже не было никого на свете?

— Я постараюсь вернуться раньше, Конча. Сейчас я уеду на Ситху, передам хлеб Баранову. Правитель каждый день стоит с подзорной трубой на утесе... Оттуда направлюсь в Охотск. Затем по снежным лесам и равнинам поскачу в Петербург. Много месяцев я буду ехать и все время буду думать о тебе, моя девочка... Я буду думать, что ты едешь со мной, кругом холодная пустыня, метель, луна, а мы мчимся и не замечаем ничего, и только колокольчик звенит над головами лошадей. Тебе покажется странной эта снежная равнина.

Она слушала и, задумчиво улыбаясь, по привычке обрывала листки мадронии. Они сидели на галерее, ночной туман постепенно затоплял берег и сад, и густая, стелющаяся пелена его мерцала при звездах, как снег.

На корабле шла усиленная работа. Часть команды продолжала выгружать балласт, швыряя камни и песок в залив, часть — ссыпала в трюмные закрома зерно. Пшеницу перевозили на двух шлюпках, индейцы тащили мешки к самой воде. Темные тела индейцев, цветные куртки, позументы и шляпы погонщиков и солдат, криками подающих советы, оживленная жестикулирующая толпа вокруг повозок, разлегшиеся на песке быки, суета и толчея у шлюпок — напоминали ярмарку, а не погрузку. Советы и участие довели до того, что одна из шлюпок опрокинулась у самого берега, и обрадованные новым развлечением зрители с шумом и гамом принялись ловить мокрых помощников и их шляпы.

Хвостов наконец не выдержал.

— Чистое представление, — сказал он Резанову, с невольной улыбкой глядевшему на берег. — Прямо дети. Беспечность их самою природою потворствуется. Поковырял суком землю, кинул десяток пригоршней пшеницы — и собирай урожай да молись мадонне. Нашего мужичка посадить бы тут! Дона Ивана да дона Степана.

Он засмеялся и по-необычному мирно послал на берег четырех матросов грузить шлюпки. Резанов заметил, что Хвостов, всегда угрюмый и державшийся в стороне, последнее время стал общительнее и живее. Он почти не пил, раза два отправлялся на противоположный берег залива, осматривал холмистые уступы, поросшие травами и дикой рожью, дубовые и лавровые рощи, черту прилива. Но на вопросы отмалчивался, лишь как-то вечером сказал другу-мичману:

— Край сей — золотое дно. Не удержатся в нем гишпанцы. Помяни мое слово, Гаврила. Да и не в гишпанцах дело! — Он пожевал травинку большими некрасивыми губами. — По ту сторону бухты ничейная земля. Хочу о ней обстоятельно разведать и доложить Александру Андреевичу. Гавань там нашел — прямо чудо! Не говори до поры Резанову. Пускай и мой сюрприз в дело пойдет. Не все ж мне слыть за пьяницу и скандалиста.

Днем на «Юнону» прибыли гости. Конча уговорила Луиса поехать с ней на корабль.

Девушка сразу подбежала к борту и радостно, долго глядела на золотившееся от зноя море, на синюю кайму горизонта. Представлялось, что она в пути, кругом великий простор, и среди него маленький корабль с белыми парусами. То, о чем мечтала и к чему стремилась.

— Я сегодня счастливая, — шепнула она Резанову и легонько погладила его руку. — Да?

Незаметно для себя она повторила слова светловолосой Кристины, сказанные на балу.

Резанов молча сжал ее пальцы. Теперь, после помолвки, он видел девушку каждый день и с каждым днем убеждался, что любит ее все сильнее и глубже.

Вечерами и в час сиесты они сидели вдвоем на галерее или в саду, говорили о Калифорнии, о Ситхе, Санкт-Петербурге, Америке. Резанов рассказывал о правителе Баранове и своих планах построить настоящий город и порт на одном из островов Аляски, чтобы каменные строения далеко были видны с моря, создать там музей и школы, обучать индейцев и алеутов. Прочитал ответ министра просвещения графа Румянцева на свои предложения. «Не без гордости, — писал министр, — воображаю себе тот грядущий час, когда тамошнее юношество образованное узнает, что в России мыслили о просвещении Америки. Предаваясь приятным впечатлениям