Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А вы верите этому? — живо спросил Резанов. Он очень обрадовался приходу миссионера, длительное отсутствие которого тоже начинало его тревожить.
— Не знаю, — ответил Уриа. — Но твердо верю, что если война и будет, то недолго. Нам нечего делить, ни там, ни здесь... Если бы вы только знали, какое процветание возможно в здешних местах! Прекрасные гавани, плодородные земли, леса и горы, в которых индейцы давно уже нашли железо и серебро, а может быть, там есть и золото. Пастбища, годные для пропитания бесчисленных стад. Но бедная Калифорния забыта! Его величество содержит гарнизоны, миссии, тратит в год полмиллиона пиастров, но не имеет доходу ни реала. Торговля здесь в небрежении, и министры жалуются и проклинают землю, которая приносит один убыток. Мы же сидим как нищие. Жалкие свои потребности не можем удовлетворить даже по неимоверным ценам. Судите сами. Из Санта-Блаза раз в год приходит корабль, мы отдаем ему наперед деньги, чтобы только на будущее лето выслали нам самое малое! А между тем Буэнос-Айрес, Вера-Круц, Каракас и Картагена уже пользуются плодами торговли, процветают. Правительство не устояло перед янки, особенно когда министр Соединенных Областей выехал из Мадрида, и уступило им для торговли четыре порта на восточном берегу... Я откровенно скажу вам... — Падре Уриа выпрямился, провел рукой по лицу, глянул на Резанова внимательными усталыми глазами. — Нужно, чтобы и ваш император настоял на торговле с нами. На этом берегу мы самые близкие ваши соседи и за двадцать с лишним лет убедились в вашем доброжелательстве. Не рассчитывайте, конечно, что у нас все так думают, большинство — не так. Разность голосов при дворе и в Мексике, стремление янки и англичан поссорить нас с вами, чтобы самим укрепиться в Калифорнии, и еще кое-что другое — все это требует преодоления и настойчивости. Однако, сеньор Резанов, я стар, чтобы кривить душой. У нас разные религии, но бог один и едины стремления... Кто знает, может быть, вы лучше нашего устроите свою жизнь на земле...
Настоятель говорил почти о том же, о чем недавно сказала Конча.
Под конец Уриа дал совет — послать письмо непосредственно царю. Из Монтерея в Мексико гонец доставит его кратчайшим путем. Через Санта-Блаз, Лоретто, Кортесово море всего шесть тысяч верст. Оттуда в Россию оно попадет к осени.
Уже прощаясь, священник пожелал скорейшего выздоровления и сказал, что около двух тысяч пудов пшеницы сеньор Резанов может получить хоть завтра. Больше в миссии до нового урожая хлеба не было.
— Я с радостью нагрузил бы весь корабль, — заявил он с невольной завистью, — и купил бы все ваши товары. В Калифорнии еще не видели таких вещей...
Он ничего не сказал о предложении своего помощника падре Фелиппе дать вдвое больше зерна, зато кормить индейцев соломой. Не был уверен, что Резанов это предложение примет.
После ухода миссионера Николай Петрович сразу же вызвал дворецкого, попросил чернил, бумаги и послал записку Хвостову: немедленно начать выгрузку балласта, а Давыдова снарядить в миссию для приемки зерна. Мичман должен отвезти и клавикорды, стоявшие в каюте Резанова. Это будет подарком русских сан-францискскому монастырю. Такой роскоши не было даже в монтерейском соборе.
Остаток дня и следующее утро Резанов находился в приподнятом настроении. Обдумывая письмо в Санкт-Петербург, расспрашивал у доньи Игнасии о ближайших миссиях и усадьбах, о возможных там запасах пшеницы. Нетерпеливо ждал возвращения гонцов, посланных падре Уриа с предложением продать хлеб. Пример сан-францискской миссии воодушевлял и давал большие надежды.
Но к вечеру следующего дня настроение упало. Вернувшиеся посланцы не привезли никакого ответа, и, по их словам, в миссиях и поселках предложение Резанова было встречено молча. Только на одном ранчо — уединенном хуторе — бывший солдат, ветеран мексиканской службы, сказал, что привезет десять мер бобов.
Расстроенный Резанов сидел на галерее. Над океаном опускалось солнце, из-за деревьев его не было видно. Медленно гас багрянец, темнели верхушки дубов, внизу под кустами сгущались тени. Нагретые за день стены дома еще источали теплоту, но из сада уже тянуло вечерней свежестью. Резанов глядел на потухающее небо и не слышал, как вошла Конча.
Девушка не сразу окликнула его. Постояв немного у входа, она наконец подошла ближе и тихонько сказала:
— Сеньор Резанов!
Николай Петрович быстро обернулся. При виде Кончи он не мог удержать радостного восклицания и, поднявшись с кресла, шагнул навстречу:
— Конча! Откуда вы появились?
За эти сутки он ни разу ее не видел.
— Вас не было в президии?
— Да. Я только что вернулась из Санта-Клара.
От удивления Резанов умолк. До миссии почти день езды опытному всаднику и, кроме того, дорога небезопасна.
— Мы ехали с Луисом ночью, — объяснила девушка, слегка покраснев и нахмурясь.
Резанов только сейчас разглядел, что лицо ее осунулось, запали глаза, а обычно гладко причесанные волосы были небрежно связаны на затылке пучком. Как видно, она успела переодеться. На ней было то самое бархатное платье с белым воротничком, в каком Резанов впервые ее увидел.
— Конча, — сказал он с упреком. — Зачем вы себя так измучили?
Она не ответила.
— Вы ездили ради меня? — догадался Резанов.
— Да.
— Конча!
Но девушка взяла его за руку, подвела к перилам.
— Губернатор оставил отряд в Санта-Клара... — сказала она шепотом. — Так было ему приказано. Я проверила это сама. На случай войны. И монахи не везут хлеб потому, что ждут, чтобы ваши товары достались им даром. Все миссии оповещены кем-то из своих...
Новость была необычайно важной, но она не удивила Резанова. Он догадывался еще при прощании с губернатором, что тот чего-то недоговаривает, что молчание миссионеров после так жадно выраженного желания начать торговлю — неспроста, что слухи о возможной войне смутили даже доброжелателей. И он вдруг почувствовал себя уверенно и спокойно. Боятся они, а не он — в этом его преимущество.
— Ваш отец тоже знает об этом?
— Нет. Крестный ему ничего не сказал.
— Хорошо... — немного подумав, заявил Резанов. — Я сам поеду к миссионерам.
— Нет! Теперь не надо! — девушка решительно покачала головой.
