Помогали кто чем мог. Бабки-коммунарки авоськами носили коробки со спичками. Авосек сто нанесли. Моня отказывался наотрез. Но бабки твердили своё:

— Там серы вагон, как жахнет! Вот ироды из нашей-то серы в адскую и попадут разом, милок! И батюшка так сказал, мол, одним динамитом бесов не уморишь!

Пришёл и сам батюшка. Вытащил из-под полы трофейный немецкий «шмайсер», две бутылки с зажигательной смесью «коктейль Молотова». Сунул всё Моне, перекрестил его размашисто, облобызал троекратно. Да так и ушёл молча — ни дать ни взять, Сергий Радонежский.

Приезжали с мигалками из местного фээсгэбэ, интересовались, почему скопление в неположенном месте, но когда узнали, кто и зачем, пожали Моне руку, оглянулись да и отъехали… Святое дело! Конечно, никто таких высоких слов не произносил. Но все понимали. Надо. И пора.

Моня взорвал бы пол-Санкт-Петербурга Свято-Ленинградской области, а не только Смольный.

Он не знал, что международный саммит генеральных президент-гауляйтеров всех времён и народов и на самом деле проходил в Санкт-Питерсбурхе, уютном заокеанском городишке, штат Миссисиппи.

Кеша расставил свои капканы по всему миру. И хоть один, но должен был сработать. Скользкие твари знали, что за ними охотятся и путали след. Тогда в Вене бригада, которую курировал лично я, три дня прождала Горбатого Херра. Его должны были разорвать в клочья одновременными выстрелами из трёх гранатомётов прямо перед слащавым фасадом Венской Оперы, куда заботливый дедушка намеревался сводить любимую внучку. Но вертлявый угорь вывернулся… В тот же день его видели в Милане на премьере Ла-Скала. И не пришибли только по той причине, что приняли за дзойника. Кешины пацаны «точно знали», что объект в Вене.

Изможденный Кеша метался по всему миру за двойниками, тройниками и прочей нечистью… Я метался то следом, то в перекрёстную перепутаницу с Кешей. Я знал, что хитрющий Херр мог сыграть под эмира Хаттаба ибн Басая, то есть прикинуться дохляком или подложить труп двойника… и смыться. Но Херру очень хотелось рекламировать пиццу под своим собственным брэндом. Была у него такая слабость.

Во время съёмок рекламы его и взяли.

Копенгаген вообще мой любимый город, я просто млею от этих мощных домов из красного кирпича, от этих зелёных шпилей, круглых башен, векового булыжника, синего неба и синего моря. Если бы не Россия, я хотел бы жить и умереть здесь… Ещё тысячу лет назад здесь обитали русы, как их ни назови потом — викинги, или варяги, или норманны — самые настоящие русы, говорившие на русском языке. Потом с юга да с запада сюда начали приходить всякие обормоты и прочие незаконные мигранты: реликтовая немчура да латыняне ватиканские… они здорово подпортили кровь высоким и могучим, русоволосым и сероглазым викингам. Ещё больше испоганили язык… Потом латынян-папёжников и прочего сброда становилось всё больше — викинги мельчали и чернели, разбегались по морям и долам, кто в Винланд Заокеанский, кто на Русь, остававшиеся обасурманива-лись под крестоносной псово-рыцарской сволочью (по Марксу, хе-хе)… Но не хватило чёрной крови. И по сей день русские даны, ставшие «германскими» датчанами, остались самыми высокими и самыми светловолосыми детьми старухи-Европы (пожалуй, только исландцы могли сравниться с ними; но исландцы то же были русами-данами, которых турнули аж до крайнего острова). Я люблю Данию любовью её родного сына, русского сына… И я обожаю Копенгаген — это тут осталась та закваска, которую ни ватиканский наместник Иеговы на земле, ни италианообразные германоиды не смогли переквасить в своё бургундское пиво и за тыщу лет. Здесь были чистые истоки святой Родины. И мне становилось совсем не по себе от одной мысли, что эту землю будет топтать гадина, отбросившая русов чуть ли не за Урал — вышвырнувшая их из родной Европы, не нынешней суки-Европы, а той матери-Европы, чьими исконными сынами они были… Хитрый плешивый азиатец с арабскими глазами и сатанинской меткой во лбу… его только не хватало тут!

Оказалось, именно его… Именно этого «лучшего немца» пригласили в столицу прекрасной, удивительной, процветающей страны, чтобы он торжественно вручил ещё одну Премию мира свободолюбивому чеченежскому борцу с российским тоталитаризмом. Борец совершил героический подвиг во славу европейской демократии и общечеловеческих ценностей, он прополз в Ставрополье, на фиктивно-историческую родину Горбатого Херра, и взорвал три детсада, две школы и четырнадцать яслей. После этого он переполз через россиянско-грузиниан-скую границу и был с честью доставлен на Национально-освободительский конгресс свободолюбивого чеченеж-ского народа в Данланд. Встречали его как Прометея.

Мы тоже готовились к встрече. Я ничего не знал про Кешу. Мне помогали два его парня. Но они сразу сказали, что «на политику» не пойдут, только выследят и отвлекут охрану. И всё. Остальное моё дело.

Перед торжественным вручением миролюбу премии хитрый Херр как всегда «шил». Он так и приговаривал: украсть миллион и ещё немножечко «шить». Натуру и гены не пропьёшь!

Сделавшись рекламной моделью, Херр сказочно разбогател. Особенно от рекламы пиццы. За все проданные россиянские секреты и военные тайны он не получил и десятой доли того, что ему давали за пиццу! Он даже подписал контракт на двести лет и стал тайным совладельцем всех пиццерий в Россиянии… Но «шил»!

Вот и сейчас интриган опять снимался для видеоклипа и какого-то порнографического журнала, снимался очень демократично, в семейных розовых трусах, сидящим на большой пицце, в шляпе из пиццы на плешивой голове и с лапшой, свисающей со слюнявых губ. На фанерном красном щите, под которым сидел Горбатый Херр, было написано: «До Горби русские варвары не ели пиццы!!!»

Ниже голубым было выведено: «Демократия есть охер-ризация всей Россиянии плюс пицца!»

Сам «отец демократии» периодически возвещал, жуя лапшу: «Тот, кто пиццы съест мешок, тот свободен до кишок!» Затем он вздымал корявый палец над головой, потрясал им и возвещал: «Истинно, истинно говорю вам! Ещё нынешнее поколение пиццеедов будет жить при полном консенсусе!» После этого на интригана проливался сверху грибной соус и незримые архангелы трубили с небес в трубы и били в литавры.

Роль архангелов, видимо, исполняли два бронзовых древних скальда с длинными гнутыми трубами-лурами, что высились тут же на высоком красном столбе. Они были величаво прекрасны. И ни к пицце, ни к демократии, слава Богу, не имели никакого отношения. Увы… Архангелы вообще не ели всякого завозного дерьма.

Снимали пиц-модель посреди Ратушной площади (Рад-хуспладсен) на фоне фонтана с большим Драконом, которого сто лет назад изваял Биндесболь со Сковггардом, на фоне Ратушной башни… Слева краснел Палас-отель, в котором я остановился. Он был почти точной копией Ратуши. И если бы я был профессиональным киллером, я пристрелил бы жертву прямо из окна своего номера — даже оптического прицела бы не понадобилось, всё как на ладони. Но я был просто писателем, просто совестью погибшей России… А совесть всегда малость простовата и лоховата.

Снимали макаронники. В Европе их называют итальяшками. Но мне всегда претила подобная фамильярность в отношении к нескладным потомкам древних римлян. А вот макаронники… или лягушатники (о французах), это звучит ёмко и почти гордо. И потому я сразу подошёл к оцеплению, дал «еврайчонка» кудрявому парню из охраны, отпихнул плечом не менее кудрявого режисёра (на поверку оказавшегося русским евреем из Малаховки) и строго спросил у главного героя: