Тяжело дыша, все глядели на него, на медведя, ничего не говоря и не предпринимая, словно в некоем забытьи.

Но вдруг снова каркнул ворон, пролетавший над маковками седых зеленых елей, и все пришли в себя, задвигались, заговорили. К лицу Калины Жибентяй прикладывал снег. Пан Григорий искал свою шапку. Ее обнаружил в снегу один пахолик, отряхнул и подал ему. Нахлобучивая шапку, пан Григорий Плескачевский велел рубить волокуши для медведя и носилки для Калины. Что тут же и было исполнено. Первым поволокли медведя, чтобы легче было идти с носилками и Калиной. На жерди набросали еловых лап, переплели их, и носилки получились неплохие. Калина тихо подвывал. И уже трудно было представить его благообразное лицо с русой бородкой. Николаус вдруг это его лицо и вспомнил.

Шли назад очень медленно, проваливались в снегу. Калину несли Николаус, Пржыемский, Жибентяй и Новицкий. Ноша была тяжелая. Иногда сверху падал кусок красного снега. Позади всех плелся черный мужик. Он часто останавливался и сплевывал кровь. А ворон все кружил над ними, сопровождал.

На излучину речки в березовую рощу вышли уже поздно, в сумерках. Оставшийся с лошадьми и санями пахолик жег костер. Его охотники увидели издали. Он доложил пану Плескачевскому, что здесь побывал вестовой из острога, передал приглашение пана Ляссоты в гости. Но пан Плескачевский велел возвращаться в имение. На сани погрузили тушу медведя с цепью, туда же положили и Калину, править сел черный мужик. Лицо его нестерпимо бледнело в сумерках.

— Трогай, с Богом! — крикнул пан Плескачевский.

И все двинулись в густеющих сумерках, пересекли речку, пошли вверх по крутому холму. Солнца целый день не было. Морозная муть висела в воздухе. А тут разъяснело, и охотничий отряд уже ехал в снегах по холмистой гряде под яркими чистыми звездами. Николаус отыскал восходящее созвездие Большой Медведицы. И хотя то же созвездие горело и над Пулавскими холмами и отражалось в водах Вислы, а эта Медведица сейчас казалась особенно большой и грозной, и все созвездия, все небо было ее берлогой. А дерзкие человечки на лошадках везли ее сына вместе с обезображенным Калиной. И Николаусу все это представилось продолжением той комедии, устроенной странниками в замке… Он вспомнил потешную свадьбу горластой девицы и дворянина, зарезанных позже. И вот уже убит, проткнут рогатиной и копьями последний участник свадебных игрищ — медведь с цепью…

Все-таки его не оставляло какое-то чувство вины, неясное, пульсирующее то сильнее, то слабее… Времена жестокие, как любил говорить отец пан Седзимир Вржосек, и слабина не прощается. А когда же бывало по-другому?

Но, какими бы ни были времена, а убивать комедиантов мерзко.

Да это только зверь, сказал себе молодой шляхтич. А тех комедиантов он и не тронул.

Охотники замучились, но спать никто не собирался, приехав в имение пана Плескачевского. В доме светились окна. Из труб валил дым. На дворе разложили большой костер и мужики принялись тут же свежевать зверя и зажаривать куски мяса, сердце, печенку. Калину отнесли в его избу, где тут же заголосили бабы, как по мертвому. Но он был еще жив.

Глубокой ночью охотники расселись за столами в просторном доме пана Плескачевского и взялись за сочные зажаренные куски медвежатины да за пиво, вино и водку. Дружно вспоминали все обстоятельства охоты, Пржыемский рассказывал, как он еще под замком гонялся за сим зверем с цепью. И Николаусу снова чудились какие-то мгновения того летнего еще дня, хмурого, сырого. И тошнота то подкатывала к горлу, то отступала. Мясо медвежье он совсем не мог есть. Только пил водку да закусывал хрустящими чесночными и укропными огурцами да свежим караваем.

Хватились, что нет черного охотника. Послали за ним. Но пахолик вернулся ни с чем. Лежит, мол, мужик на полатях и уже подняться не может.

Подивились медвежьей силе: только приложился лапищей…

Пили и шумели всю ночь, кто-то выбегал на двор блевать. Пржыемский с Новицким заспорили, кто сколько раз попал копьем в медведя, в их спор на свою беду встрял и пан Любомирский, но пан Пржыемский так обидно его высмеял, что тому ничего не оставалось, как схватиться за саблю. Но пан Плескачевский сам встал между ними. Ему такие повороты не в новинку были.

— Не сметь! В моем дому поляк не прольет кровь брата. Desipere in loco![189] — воскликнул он, хмурясь. — А уместно это будет скоро, паны мои буйные. На Smolenscium грядет медведь пострашнее нашего — Михайла Шеин. Вот когда потребуется все ваше мужество.

Пан Новицкий вдруг рассмеялся, сверкая узкими глазами и выставляя острый подбородок.

— А что, и сей Михайла с цепью! Восемь лет на цепи сидел!

— Справиться с ним будет потруднее, паны, — сказал пан Григорий, снова садясь на свое место. — Сей Михайла слишком хорошо знает воинскую науку, а замок — ровно свои пять пальцев. Отчего молодой русский царь его и отправил.

— Да что-то долго идет, переваливается, — заметил пан Любомирский, откидывая пятерней замасленные волосы назад и на всякий случай еще посылая гневный взгляд остроносому Новицкому.

…Спать расходились уже в утренних зимних сумерках. Так что выехать назад на следующий день не смогли. Да тут еще и снова явился вестовой от пана Ляссоты. И во второй половине дня не протрезвевшая с ночного хмеля охотничья команда в санях, укрытых шкурами и ворохами сена, отправилась за двенадцать верст в острог, называемый по тамошней церкви Никола Славажский. Острог стоял на очередном холме, самом восточном в этой гряде. За ним уже зияла большая долина, и дальше тянулись седые леса. Острог был обнесен дубовыми городьями с четырьмя деревянными башенками. На самом высоком месте стояла деревянная церковка. А дом пана Ляссоты находился ниже, в окружении мощных дубов и лип. Остальные дома были в беспорядке раскиданы по всему острогу. Здесь службу несла пехота из литвинов, да еще была команда литовских татар в восемьдесят сабель и тридцать казаков. Все высыпали встречать гостей из замка. Пан Григорий вез пану Ляссоте медвежью шкуру с головой с мастерски зашитыми дырами от копий и рогатин.

Пан Ляссота, грузный, щекастый, с золотистыми толстыми свисающими усами, в меховой рогатывке с перьями, в желтом кафтане, в белой бурке, с перначом в руке, при сабле вышел их встречать.

— Виват пану Плескачевскому и его доблестным рыцарям! — возгласил сей воевода торжественно.

И на колоколенке даже ударил колокол. И еще зазвенел в морозном воздухе.

— Виват! Виват! Виват! — гаркнуло разношерстное воинство острога.

Всем хотелось знать новости из замка, из Варшавы, из Москвы.

Пан Григорий преподнес трофей, но предупредил, что ежели им укрываться или под ноги стелить, то надобно еще обрабатывать много, пока что все сделано грубо, только жир удалили. Но прибить к стене и так сойдет.

Пан Ляссота провел гостей по острогу. Пан Любомирский захотел было подняться на одну из башенок, но закачался и, оступившись, рухнул. Товарищи подхватили его.