Главным предметом питания был хлеб, или, вернее, хлеб, пиво и обычно мясо. Овощи и фрукты в то время составляли весьма незначительную, а мясо очень большую долю в рационе англичанина. У людей среднего и высшего класса завтрак часто состоял из утренней кружки эля (пива) с небольшим количеством хлеба и масла, чего было достаточно до обеда в полдень – обильной трапезы из различных рыбных и мясных блюд. Что касается более бедных хозяйств, то Грегори Кинг вычислил, что половина населения этой категории питалась мясом ежедневно, а другая половина – ее большая часть – ела мясо по крайней мере два раза в неделю. Миллион бедняков, «живших Милостыней», «не ел мяса чаще одного раза в неделю».

Надежных статистических данных о населении Англии и о классах, на которые оно было разделено, нельзя получить до первой переписи 1801 года, но подсчеты (или, может быть, вернее было бы сказать – догадки), которые сделал Грегори Кинг, пользуясь сведениями о налогах на очаги и другими данными времени революции (1688), вполне заслуживают внимания.

Согласно Грегори Кингу, свыше миллиона человек, примерно пятая часть всего населения, жили случайными подаяниями, большей частью в виде общественного пособия, которое выплачивалось приходами. На стране лежало бремя налогов на бедных примерно в 800 000 фунтов стерлингов в год, и эти налоги поднялись при Анне до одного миллиона фунтов. Редко кто стыдился получать денежное пособие, которое выдавалось бедняку, не живущему в работном доме; считалось, что такие пособия раздавались с развращающим излишеством. Ричард Даннинг заявил в 1698 году, что приходское пособие часто в три раза превышает сумму, которую обычный рабочий, обремененный женой и тремя детьми, мог тратить на себя; эти лица, хотя бы раз получившие денежное пособие на дому, отказывались раз навсегда работать, и «редко они пьют что-нибудь иное, кроме крепчайшего пива, или едят хлеб не из первосортной пшеничной муки». К этому утверждению следует относиться с осторожностью, но таков был характер жалоб на закон о бедных некоторых налогоплательщиков и нанимателей.

Вопросы о пособиях, выплачивавшихся не живущим в богадельне или работном доме, во все времена имели много общих черт. Но одной особенностью английского закона о бедных периода Реставрации и XVIII столетия являлся закон о поселении [45], изданный «кавалерским» парламентом при Карле II. По этому закону каждый приходов котором человек пытался поселиться, мог отправить его обратно в тот приход, где он родился, из опасения, что если он останется на новом местожительстве, то когда-нибудь в будущем может оказаться бременем для налогоплательщиков. Девять десятых населения Англии, фактически все, кто не принадлежал к небольшому классу землевладельцев – как бы ни было хорошо их поведение и какую бы, пусть даже высокооплачиваемую, работу они ни имели, – подвергались опасности быть изгнанными из любого прихода, кроме того, где они родились, со всеми вытекающими последствиями – арестом и бесчестием.

Панический страх некоторых приходских властей, как бы вновь прибывшие со временем не обременили налогоплательщиков, вынуждал пользоваться этим несправедливым правом совершенно произвольно. Закон о поселении ставил преграды подвижности рабочих, был грубым нарушением свобод англичан, которыми они так гордились. Однако его редко осуждали до того времени, когда много позднее Адам Смит подверг его уничтожающей критике. Трудно установить точно пределы, в которых этот закон действовал, и, по-видимому, Адам Смит преувеличил причиненный им вред и число случаев жестокой несправедливости. Но даже в лучшем случае он был большим злом; такова была обратная сторона похвальной попытки стюартовской Англии обеспечить содержание бедных с помощью местных общественных властей. Попытка эта в целом была небезуспешна, и в значительной степени ею объясняется мирный характер развития английского общества.

Ничто не указывало с большей очевидностью на возрастающее влияние сельского дворянства (сквайрархии) в палате общин и в государстве, чем законы об охоте периода Реставрация. Подобно тому как лесными законами нормандского периода и периода Плантагенетов интересы всех классов общества были принесены в жертву прихоти короля, пожелавшего превратить огромные лесные массивы в заповедники для охоты на благородных оленей, так и теперь, для того чтобы обеспечить сквайров заповедниками для охоты на куропаток, в жертву были принесены интересы йоменов и фермеров. Куропатки, даже в большей мере, чем политические расхождения, заставляли соседей недружелюбно относиться друг к другу. Дело в том, что йомен – свободный держатель на своем небольшом участке – убивал дичь, которая забегала в его владения из заповедников соседних поместий. И поэтому в 1671 году «кавалерский» парламент издал закон, запрещавший всем свободным держателям с доходом ниже 100 фунтов в год – то есть огромному большинству этого класса – убивать дичь даже на собственной земле.

Таким образом, множество бедных семейств было лишено многих хороших блюд, принадлежащих им по праву; даже и на тех немногочисленных йоменов, богатство которых ставило их вне сферы действия этого достопримечательного закона, смотрели с подозрением. Лучше всего это видно из слов добросердечного Роджера де Коверли; даже он дошел до того, что сказал «об йомене с годовым доходом около 100 фунтов», который как раз «подходил под закон об охоте», что «он был быхорошим соседом, если бы не истреблял так много куропаток» (добавим для ясности: истреблял на своей земле).

Чрезмерное стремление сельского дворянства к сохранению дичи имело серьезные социальные последствия для многих последующих поколений. С появлением охотничьего ружья это стремление значительно усилилось. При Стюартах ружейная стрельба постепенно вытеснила соколиную охоту, и так как птицы истреблялись теперь гораздо быстрее, их количество уже не казалось неистощимым. В царствование Карла II уже обычной была «стрельба влет», на она считалась трудным искусством, тем более что иногда практиковалась при верховой езде. Однако среди дворянства все еще была распространена ловля фазанов при помощи сетей и стрельба по ним, когда они сидели на деревьях.

Модным видом спорта была ловля птиц сетями на земле, часто с собаками, которые делали стойку над дичью, спрятавшейся в траве. Сохранилась запись, что Роджер де Коверли «в молодости взял 40 выводков куропаток за один сезон», возможно, таким способом. Ловля диких уток в большом количестве в сети, натянутые вдоль берегов, была промыслом в болотистых местностях и спортом в прудах при господском доме. Описание ловли всякого рода птиц ветками, намазанными клеем, ловушками и капканами – не только фазанов и диких уток, но также различных видов дроздов – все еще занимало видное место в руководствах «Джентльменских развлечений». Но несомненно, что охотничье ружье стало играть все более важную роль в охоте, и вместе с ним появилась тенденция все больше и больше ограничивать категорию птиц, на которых разрешалось охотиться, некоторыми видами их, определяемыми термином «дичь». Недавно к этой «привилегированной» категории статутом были отнесены тетерев и глухарь; за исключением определенного времени года, заросшие вереском или кустарником места, где они прятались, запрещалось выжигать, и пастух, нарушающий закон, подлежал наказанию кнутом. Аддисоновский сквайр из партии тори заявил, что новый охотничий закон – единственный хороший закон, изданный после революции.