или божественных ценностей. Конечно, познающее, моральное, юридическое и другие Я философии Нового времени — это тоже абстрактные субъекты культуры, однако человеческое содержание получает благодаря им гораздо большее значение, чем в прежних онтологических моделях. Особого прогресса в выражении индивидуального достигает буржуазный роман; «Новая Элоиза», «Исповедь», «Памела», «Кларисса» и др. сочинения, написанные в форме писем, выражают принципиально новый уровень становления интимного личностного мира. Пространство для него было создано вне собственно художественного процесса: газеты и журналы, выставки и концерты, а также места собрания обсуждающей новинки искусства публики — кофейни и салоны — все это важные условия возможности становления нового дискурса, вне которого индивидуальность не могла находить себе выражения и оставалась в сфере умолчания, захватывая неясные грезы и фантазии человека.

Реализация индивидуальности по-прежнему связана с пространством дома и семьи. Принцип: мой дом — моя крепость означает, что у себя дома человек сбрасывает официальную маску и обретает человеческое лицо. Однако в процессе цивилизации государство делает семью объектом политической манипуляции. Семья издавна строилась на основе совместного владения собственностью, скреплялась договором и гарантировалась правом. Частное — это привилегированное, отдельное от общества, отгороженная от других собственность. Отсюда глава семьи — отец, деспот, владелец богатства, репрезентирующий не личные, а семейные блага и привилегии. В буржуазном обществе происходит разделение: власть объективируется в виде формально-всеобщих законов, а дом и семья приватизируются. При этом товарное хозяйство перемещается из домашней сферы в общественную, что приводит к трансформации части хозяйственного этоса в легитимированную форму права. Напротив, сфера интимных отношений высвобождается и составляет основу семейной жизни. Политэкономия и психология становятся наиболее значимыми науками в буржуазном обществе. В связи с этими процессами происходит ускоренное формирование менталитета, основанного на интенсификации романтических чувств. Манеры хорошего общества переносятся из публичной сферы в приватную, дисциплинируют не только внешность и поведение, но и переживания, чувства людей. Важную роль в этом выполняет литература, моделирующая на основе переработки рыцарского этоса новый демократичный и более душевный стиль жизни.

С середины XVII в. европейские города интенсивно открывают кофейни. Они одновременно становятся общественными читальнями. Здесь собирается публика, свободная от сословных ограничений и одинаково горячо обсуждающая проблемы науки и политики, философии и искусства. Эти дискуссии позволяют иметь и выражать собственное мнение, которое получает общественное признание с точки зрения здравого смысла. Публика довольствуется бесспорным, она устраняет монополию на истину и ориентируется на жизненные ценности. Кофейни и клубы, салоны и читальни становятся инструментом повышения культурного уровня населения, средством распространения информации, а также общественным форумом оценок, с которыми власть уже не может не считаться. Бесчисленные памфлеты, литературные, философские и даже научные сочинения пишутся с учетом того, что будут обсуждаться не только в закрытых учреждениях, но я в собраниях дилетантов и профанов. Это обстоятельство заставляет развивать логическое обоснование, риторику и аргументацию дискурса. Формируется фигура критика, который также не признает привилегированных инстанций, а опирается на рассудок и здравый смысл. Все это выступает мощным рычагом просвещения и эмансипации от теологических и политических давлений со стороны власти.

В процессе развития цивилизации кофейни и рюмочные отделяются от специально создаваемых учреждений для производства грехов, от разного рода злачных мест, куда можно скрыться от жестких общественных норм и предаваться естественным или неестественным удовольствиям. В какой-то мере они становятся зонами коммуникации, столкновения высокого и профанного, научного и практического, политического и жизненного, человеческого, культурного и обыденного. Притоны и прочие антиобщественные заведения — это структуры, поддерживающие репрессивность власти, которая нуждается в образе врага. Рюмочные и кофейни становятся легитимированными местами обитания публики, которая вырабатывает здравый смысл и отстаивает жизненные ценности. Она отличается от толпы, которая повинуется нерациональным палеосимволическим структурам и кодам, ибо подвергает сомнению и рефлексии те или иные мифологемы власти. В кофейнях и рюмочных формируются эффективные противовесы власти и не только в форме критики официальной идеологии, обсуждения принимаемых законов, но и в форме шуток, анекдотов, юмора, нейтрализующих серьезность, которой требует власть, снимающих психологическую перегрузку, возникающую в процессе общения в официальных местах.

Властные структуры, институты и организации — это формы реализации насилия, одетые в цивилизованные одежды прав, законов, норм и постановлений. Они вырастают на соответствующей экономической и политической почве и до некоторой степени противоречат историческим традициям жизненного мира и общечеловеческим ценностям, выработанным в процессе исторического выживания, Власть и бюрократия опираются на инструментальные, целерациональные действия, определяемые стратегическими установками экономики. В социальной машине человек — винтик, его отчуждение состоит не только в том, что он выполняет чуждые его человеческим стремлениям роли, но и в том, что продукты его труда выступают одновременно средствами закабаления. Создавая науку и технику как средства облегчения жизни, люди попали под власть машинной цивилизации, и теперь она требует такого человека, который бы соответствовал уровню современной технологии. Даже политика оторвана от человеческих ценностей, а взамен вождей, которые единолично принимали решения, преследовали прежде всего собственную выгоду, сегодня мы имеем руководителей, действующих на основе экспертных решений и рекомендаций специалистов. Но эти решения, кажущиеся объективными, на самом деле определяются внешней логикой социально-экономической машины. Изменилась и структура власти. С исчезновением крупных центров ее монополизации во главе с монархом она стала невидимой; сегодня невозможно указать на нечто как субъект власти, никто не принимает единоличных ответственных решений или репрессивных действий. Став невидимой и анонимной, власть оказалась более эффективной и всепроникающей. Парадокс: с одной стороны, нельзя ее увидеть, нельзя узурпировать и объявить себя ее представителем; с другой стороны, буквально все зоны человеческого бытия маркированы, ранжированы, кодифицированы так, что не оставляют свободы даже выбора. Исчезновение репрессивных органов, снижение роли негативных санкций — это объективный факт, не создающий, однако, даже иллюзии либерализации власти. Исполняемая небрежно, движущаяся со скрипом, через пень-колоду, она от этого становится лишь более неуловимой. Любой революционный наскок против нее неэффективен, ибо приводит лишь к смене игроков, которые борются за приоритет, не меняя правил.

Если власть — это цивилизация повседневности, привнесение порядка во все жизненные практики от труда до секса, то что значит выступать против нее. Раньше революционеры выступали от лица самой справедливости, хотя критиковали монархов всего лишь за нарушение «естественного» права, за личные злоупотребления или неумелые действия. Противники чистой власти идентифицировали ее с идеологией и ставили задачу ее опровержения. В принципе эти задачи можно считать выполненными: уже нет вождей, управляющих государством как собственным