верил. Я боялся своего предопределенного проклятия и позволял ему управлять собой. У меня была надежда, что мой Бог спасет меня от всего моего отчаяния, как и обещал. Что есть законный ответ на вопрос, почему моя жизнь не такая, как у Сэйнта.

Ее глаза не отрываются от моих, удерживая каждое слово, которое льется из моей бессердечной души.

— Но однажды я взмолился своему Богу и Спасителю, попросив его избавить меня от боли, в которой я родился. В наступившей тишине я понял, что для этого не было никакой причины. Моя жизнь сложилась по случайному стечению обстоятельств, и я попал в трещины учреждения, которое на этом наживалось. Я понял, что не могу ждать, пока Он или кто-то другой придет и спасет меня. Я должен был спасти себя сам. И я, черт возьми, это сделал!

Видения прошлого возвращаются, затуманивая мой взор. Сердцебиение учащается, и меня охватывает красный цвет.

— Они погубили тебя, — рыдает она. — Они погубили тебя, а потом обвинили тебя в этом.

Ее крики еще больше злят меня. Беззвучные рыдания, вырывающиеся из ее груди, приводят меня в ярость.

— И вот ты здесь, эгоистично желающая прикоснуться ко мне, просто чтобы доказать свою любовь! — я кричу, мое лицо в нескольких дюймах от ее лица. — Тебе нужно, чтобы я доказывал свою гребаную любовь, Брайони?!

Я отталкиваюсь от нее и запускаю руки в свои мокрые волосы, ища в комнате что-нибудь, хоть что-нибудь, чтобы доказать свою правоту. Увидев на комоде ножницы, я хватаюсь за них, пока она пытается выровнять дыхание за моей спиной, все еще прижатая к стене.

Я открываю ножницы и подхожу к ней. Ужас наполняет ее лицо, и это гораздо более привлекательный вид, чем жалость, плававшая в ее глазах мгновение назад. Я держу их открытыми возле своего рта.

— Надави на меня, Брайони! — предупреждаю я сквозь стиснутые зубы. — Я отрежу свой гребаный язык, прежде чем произнесу хоть одно пустое слово тебе или кому-то еще!

Я просовываю язык в щель, острые края ножниц грозят проткнуть его насквозь.

— Нет! — кричит она, зажав рот руками. — Нет, Эроу, пожалуйста!

Острые края впиваются в бока моего языка, и вкус железа заполняет мой рот, но я ничего не чувствую. Ничего, кроме ярости, бурлящей, как огонь, в моих венах. Я вынимаю ножницы изо рта, когда ее плечи начинают дрожать, а глаза расширились от ужаса.

— Тебе нужно, чтобы я доказал свою любовь? — я произношу это слово так, будто оно вызывает у меня отвращение, потому что так оно и есть. — Позволь мне показать тебе, что такое любовь.

Взяв лезвие открытых ножниц, я провожу им по внутренней стороне предплечья, разрывая кожу. Резкая боль заставляет исчезнуть ту мягкую ласку, которая жила там раньше.

Я удовлетворенно вздыхаю, наблюдая, как из открытой раны капает кровь.

— Я выкачаю из себя все, что течет по этим венам, только чтобы доказать это, — процедил я сквозь зубы, прежде чем прижать ее затылок к раненой руке, кровь стекает на шею и падает на грудь.

Я прижимаю наши лбы друг к другу, наши глаза выравниваются, чтобы она могла физически ощутить мою правду, изливающуюся из моей души.

— Я готов истечь кровью ради тебя, Брайони. Я, блять, убью любого, чтобы ты могла жить. Я убью тебя, если понадобится, только чтобы последовать за тобой в могилу, чтобы ты знала, до каких глубин я опущусь, чтобы показать, что не могу, мать твою, выжить без тебя. Я бы саботировал каждый аспект твоей привилегированной, фальшивой жизни, пока ты не поймешь, что можешь быть лучшей только со мной рядом. Я бы никогда не остановился.

Это токсично. Это извращенно. Это единственная версия любви, которую я могу предложить ей, как монстр, в которого я превратился.

— Мне жаль. — Она вдыхает, а ее запаниковавшие глаза изучают рану. — Мне так жаль. Прости меня. Прости меня, Эроу. П-пожалуйста. Мне это не нужно. Мне не нужно это слово, — быстро произносит она, пытаясь успокоиться сама и успокаивая меня. — Все, что ты мне дашь, я возьму. Они не такие, как мы, — тихо бормочет она, глядя мне в глаза. — Они не такие, как мы.

Я стою, задыхаясь, пока ярость прошлого не утихает, пока, наконец, красная пелена в глазах не рассеивается, и я не вижу перед собой ничего, кроме нее.

Моя Брайони.

Моя роза.

Ее понимание любви полностью отличается от моего. Ее линза, через которую она видит окружающий мир, на мой взгляд, искажена. Но для нее моя линза — прямое отражение боли, которую мне еще предстоит преодолеть.

— Некоторые назвали бы меня сломленным, — снова говорю я с безразличием. — Но я никогда не знал ничего другого, кроме комфорта моих осколков.

Она сглатывает, и я изучаю, как дергается ее горло, прежде чем мой взгляд падает на эти сочные розовые губы. Ее дыхание срывается с них, медленное и ровное, ее сердце практически ощутимо в груди. Сильный, гулкий ритм, успокаивающий своей мощью.

— Я просто знаю… — спокойно говорит она, поднимая подбородок, чтобы встретить мой взгляд, и в ее глазах пляшет уверенность в словах, которые она собирается произнести. — Я просто знаю, что только я могу забрать это.

Забрать.

Брайони давит и давит. Она всегда так делала. Именно благодаря этому она попала в поле зрения мужчин, которые не смогли ее укротить. Границы — это не то, что эта некогда защищенная женщина понимает или даже хочет понимать. Это единственное, чего они не смогли у нее отнять. Ее способность бороться и пробивать себе путь к вершине любой горы или препятствия, поставленного перед ней. Даже если это препятствие — мое отражение. Мои демоны. Именно это изначально привлекло меня в ней. Кто бы мог подумать, что она станет источником моей собственной расплаты?

Ее рука осторожно находит место над перевернутым распятием, прикрывающим мои ребра. Она вонзает ногти в мою плоть, осознав, что прикосновение было мягким. Вены у меня в паху наливаются кровью, когда я вдыхаю ее восхитительный аромат, а наши лбы все еще прижаты друг к другу в почти болезненном объятии.

Она сжимает челюсть, когда ее мысли зацикливаются на чем-то. Возможно, на словах о печальном прошлом маленького мальчика. Безумный гнев ощущается сквозь напряжение в густом воздухе, когда ее ногти царапают поверхность татуировки, а рука движется дальше на юг.

— Ты, Эроу, горло, из которого я могу кричать, — шепчет она, в ее непоколебимом тоне чувствуется сила вековых богинь, а ее рука захватывает край моего полотенца, натягивая его под разрезами моего татуированного