Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Рубите заклепки! Скорее будет…
— Ну как? К завтрашнему дню закончите? Вы ее зубилом, зубилом…
— А теперь, друзья, — говорил Алек, — споем нашу любимую песню «Красное знамя». «Поднимите красное знамя, под его сенью мы живем», — запел он, и люди подхватили слова. Их знали все.
Под бунтарскую песню закончили свою работу и полицейские.
— Пошли, — толкнул Алека Вебстер. — Довольно драть глотку.
— Вы забыли про мои ноги, сэр. Они тоже прикованы. Придется еще немного поработать.
Полисмен выругался. Ничего не оставалось делать, как продолжать осточертевшую работу. Он со злостью схватил ножовку и начал пилить вторую цепь. Ни на чью помощь рассчитывать не приходилось.
Только через час Алек был «освобожден». Его пинками загнали в карету. Полицейских осыпали насмешками.
— Не бойся, Алек, — кричали рабочие. — Мы заплатим за тебя выкуп. Они завтра выпустят тебя под залог. Молодец, Лонг Алек! Ты показал, на что способны русские социалисты.
Эти слова донеслись до Алека, когда он уже сидел в карете. Лошади рванули, «черная Мери» понеслась по улицам.
— Давай быстрее на Мелвилл-авеню, — приказал Вебстер кучеру. — Там уже заткнули рты таким же двум негодяям и ждут нас. Мы слишком задержались с этим. Но кто знал, что так получится?
В этот день арестовали нескольких ораторов-социалистов. Артему удалось уцелеть. Об этом Алек узнал позже. А пока тюремная карета везла его в полицейский участок. Но, несмотря на такую неприятную прогулку, настроение у него было превосходным. Его слушали несколько сотен людей, и симпатии всех были на стороне социалистов.
14
Алека освободили на следующий день под залог, который внесли товарищи. А через неделю состоялся суд. Айна очень волновалась, но Алек успокоил ее:
— Не бойся, девочка. Все обойдется. Ты непременно приходи посмотреть комедию.
Судил ораторов-социалистов сам королевский судья Бартон. В назначенный час в помещение, где должен был происходить суд, набилось столько народа, что полицейские перестали пускать туда желающих задолго до начала. Всем хотелось послушать «процесс».
Алека судили первым. После нудных формальностей с неизбежной клятвой на Библии говорить «правду, одну лишь правду» судья приступил к делу. Заслушав короткие показания полицейского Вебстера, он начал задавать Алеку вопросы:
— Итак, несмотря на запрещение говорить в воскресенье, вы все же организовали митинг?
— Нет, сэр, я ничего не организовывал. Митинга не было.
— Свидетель Вебстер, где вы застали подсудимого в воскресенье утром и чем он занимался? Он говорил?
— Так точно, сэр, — вскочил со скамейки полицейский. — Он говорил у Гамильтон-сквера.
— Это правда?
— Правда, сэр.
— Так почему же вы отрицаете митинг?
— Я беседовал со своими друзьями, но митинга не было.
— Вас слушало много народа. Они все ваши друзья?
— Я уже заявлял свидетелю Вебстеру. Я не стоял, а шел и разговаривал с товарищами и не знаю, почему толпа незнакомых людей следовала за мной. Не мог же я запретить им этого? Мне даже не нравилось, что они идут по пятам.
В зале раздался смех. Бартон позвонил в колокольчик, призывая к тишине.
— Хорошо, оставим это. Вы имели разрешение говорить в воскресенье?
— Да, сэр. У меня было разрешение «здравого смысла».
— Это что же за разрешение? — иронически поджал губы Бартон. — Нельзя ли узнать?
— Оно есть у свидетеля Моррисона. Прикажите ему прочитать.
— Я не считаю это нужным, — опасливо проговорил судья, оглядываясь на присяжных. Но их лица выражали живейшее любопытство.
— Пусть прочтет! Пусть прочтет! — закричали из зала. — Что за разрешение?
Судья снова позвонил в колокольчик.
— Свидетель Моррисон, прочтите то, что подсудимый называет разрешением.
Рабочий Моррисон встал, вытащил из кармана смятую прокламацию и принялся читать. Это было обращение ко всем людям, имеющим здравый смысл, свободно говорить по воскресеньям, так, как написано в конституции, сопротивляться притеснениям, которые терпят рабочие от хозяев. А когда Моррисон дошел до слов, где говорилось о продажности рабочего правительства, судья побагровел и яростно зазвонил:
— Довольно, Моррисон! Садитесь.
— Вы же сами просили, сэр…
Зал давился от хохота.
Суд продолжался. Алек отвечал на вопросы весело, находчиво, но так, чтобы ни в чем нельзя было усмотреть неуважения к суду.
— Продолжим. Значит, вы шли, окруженный толпой, и говорили? Там присутствовали ваши знакомые и…
— И полицейские, сэр. У меня даже создалось впечатление, что я губернатор и меня охраняют.
— Свидетель Вебстер!
Полицейский рассказал, как Алек залез на дерево и говорил оттуда и как он, Вебстер, пытался заставить его замолчать.
— Что ж ты не расскажешь, как ты ушиб свой зад, Джекки, когда летел с дерева? — спросили из зала. — Не скрывай. Ты клялся говорить правду.
— Хорошо, Вебстер. Достаточно. Садитесь. Свидетель Грин! Вы показывали, что подсудимый пел антиправительственные песни. Вы подтверждаете?
— Да, сэр, — вскочил с места краснорожий верзила. — Подтверждаю.
— Что это были за песни?
— Призывающие к бунту, сэр.
— Вы подтверждаете, подсудимый, что это были песни, призывающие к бунту?
— Я протестую, сэр. Пусть свидетель Грин пропоет ее.
— Здесь не опера.
— Прошу прощения, сэр. Тогда пусть свидетель повторит слова. В них не было ничего криминального.
— Грин, повторите.
Грин смущенно начал невнятно говорить.
— Громче! — закричали в публике. — Ничего не слышно.
Грин оглянулся на судью и произнес во всю свою могучую глотку:
— «Поднимите красное знамя, под его сенью мы живем и умрем. Прочь, трусы! Долой изменников! Здесь мы поднимаем развевающееся красное знамя…»
— Замолчите! — заорал Бартон, неистово звоня в колокольчик. — Довольно! Все понятно.
Грин испуганно плюхнулся на свое место. Зал в восторге аплодировал.
— Вернемся, подсудимый, к митингу, который вы организовали. Объясните суду, что заставило вас нарушить закон.
— Нет, сэр, я не нарушал закон. Наоборот, я использовал свое право на свободу слова, освященное законом Австралии.
— Довольно. Об этом я уже слышал. Вы нарушили циркуляр комиссара полиции.
— Разве? Тогда он должен касаться всех партий и обществ. Тем не менее некоторые ораторы спокойно выступают на улицах Брисбена.
— Запрещение касается социалистов. Вы не будете отрицать, что социалисты призывают к открытому бунту и свержению существующего в Австралии строя?
— Буду, сэр. Социалисты борются за истинную демократию — за свободу слова, печати, собраний, за справедливое социальное устройство общества… Все сидящие здесь должны знать, за что борются социалисты, и поддержать нашу партию, как наиболее справедливую. Но если правительство обеспечит все наши требования, то лучшего нам не надо. О каком свержении существующего