слову. По свистку ты должен стоять у двери с поднятой рукой и показывать ее в окно, чтобы я уже из коридора видел, что ты в камере. Понял?

— Понял.

— «Понял, сэр!» Олух! Заруби себе на носу, если не хочешь ночевать в карцере.

Помощник начальника тюрьмы выбежал из камеры. Алек в изнеможении опустился на табурет. Ему не хотелось ни думать, ни есть, только бы забыться в сне. Он бросился в свой гамак, но мучения прошлой ночи повторились. Он ерзал в койке, переворачивался, пытался выбрать наиболее удобное положение. Безуспешно. Заболели спина, ноги, шея. Ночь прошла в полудремоте, а в шесть часов утра он вскочил, услышав звон колокола. День повторился, похожий, как близнец, на предыдущий. Ему опять дали ведро, швабру, и Алек мыл, скреб, чистил галереи и уборные на всех этажах. Теперь он знал порядки, не удивлялся ничему и к вечеру едва волочил ноги.

Через несколько дней Алек привык к «Бога Род». Надзиратель сказал правду. Он даже ухитрялся сносно высыпаться в своей подвесной койке. Желание думать вернулось к нему и скрашивало тюремную жизнь. Когда после утомительной работы, обыска, поверок он слышал сигнал ко сну, то сразу же ложился в койку и оставался наедине со своими воспоминаниями, забывая унизительный день. Мысли текли нескончаемой вереницей, в памяти вставали мельчайшие события пережитого. Ему никто не мешал. Он думал об Айне и о том, что ждет их впереди. Вот уже начались испытания, о которых он говорил ей. Он знал, что его арест — первая ласточка и с невзгодами еще придется встретиться. Настоящая борьба начинается, их противники не будут сидеть сложа руки.

Теперь Алек уже не был тем увлекающимся, горячим юношей, которого когда-то учил и наставлял Кирзнер. За эти годы он научился многому, умел трезво оценивать обстановку и силы врагов. Он стал закаленным борцом, редактором социалистической газеты, оратором. Он понимал, что рабочее движение в Австралии так же важно, как и борьба рабочих в России, и Артем делает большое дело, сплачивая австралийских социалистов.

Алек радовался успехам своей партии, чувствовал, как она набирает силу, как растет ее влияние. Он верил в окончательную победу рабочих, и ничто не могло поколебать его уверенность.

Иногда ему вспоминалась далекая Рароиа, он слышал шум прибоя на атолле, видел светловолосого Криса и бриллиантовый Южный Крест над головой. Где сейчас Макфейл и профессор Кларк со своим «Чамроком»? Бороздит ли океан «Анни Мёрск»? Остался ли на ней кто-нибудь из старой команды? Интересно знать, осуществил ли свою мечту Сиг Бьёрн, купил ли домик в Аалезунде? Он никогда не вспоминал Марту и Теретиа. Айна заслонила их.

Теперь все прошлое, казалось, происходило не с ним, а с кем-то другим. Главным в его жизни стал Брисбен. Он чувствовал себя неотъемлемым участником всего, что происходило там…

Так тянулись ночи и дни. Через месяц Алека освободили. Его радостно встретили товарищи по партии, русские и австралийцы, Артем и Айна.

— Ну что, познакомился с австралийской демократией? Узнал «Бога Род»? — Артем обнимал Алека, пытливо заглядывал ему в глаза. — Не слишком тебя там мучили? Ничего, так приобретается опыт.

Счастливая Айна бросилась к Алеку, целовала, гладила его лицо, не знала, куда его посадить и чем накормить. Ей казалось, что она не видела мужа целую вечность.

После тюремной камеры он наслаждался домашним уютом. Блаженствовал, не веря, что дома. Неужели он откроет глаза и не увидит опротивевших бело-желтых стен?..

— Плохо было? — спросила Айна мужа. — Я все время думала о тебе.

— Нет, девочка, не очень. Месяц не год. Я знал это и не горевал. Видишь, мои опасения оправдались. Ты стала женой преступника.

Айна улыбнулась:

— Не говори глупостей. Я жена социалиста. Не будем больше об этом.

— Я очень люблю тебя, Айна. Знать, что ты страдаешь, было бы для меня невыносимым.

На следующий день Алек уже принялся за работу в газете. Борьба за свободу слова не прекращалась. Несмотря на запрет, каждое воскресенье социалисты устраивали митинги. Их хватали, судили, сажали в тюрьму. Но это не могло остановить революционеров.

16

Газета, поездки по штату Квинсленд, собрания, стачки, демонстрации, революционные выступления заполняли всю жизнь Алека. Напряженные месяцы катились один за другим, превращаясь в годы.

Уже протопали по улицам Брисбена батальоны патриотически настроенных австралийцев… Добровольцы уезжали в Европу помогать союзникам. В порту грузили оружие и солдат на закамуфлированные, пестрые корабли… Отъезжающих провожали с цветами, желали вернуться с победой… Правительство готовилось издать новый закон о всеобщей воинской повинности… В мире бушевала война.

Среди австралийских рабочих и русских эмигрантов нашлись «патриоты», желающие принять участие в победе над Германией. Они собирались уйти в австралийские полки. Правительство горячо поддерживало «благородный порыв», газеты восхищались «отважными австралийскими львами», а Артем на каждом собрании громил виновников войны и объяснял подлинные причины ее возникновения.

— Неужели вам не понятно, что война затеяна врагами рабочего класса? — спрашивал он. — Капитал повернул рычаг, и погибли тысячи людей. Вы говорите: выстрел в Сараеве. Да разве в нем причина? Огромные прибыли сейчас текут в карманы и русской, и германской, и союзной буржуазии… Выгодно. А то, что умирают люди, неважно. Столкнуть лбами народы, устроить международную бойню, отвлечь умы от революции и получать золото за оружие — вот в чем цель. Плохо ли? Воевать будут рабочие и крестьяне, умирать — тоже они, а деньги пойдут толстосумам…

Артем принял австралийское подданство и теперь был признанным австралийским лидером. Они вместе с Алеком вступили в социалистическую партию Австралии, основанную на марксистских принципах.

Наступил февраль тысяча девятьсот семнадцатого года. Русские эмигранты волновались. Царское правительство проигрывало войну. Россия стояла на пороге революции. Что-то должно было случиться. Из Петрограда поступали самые невероятные слухи. И вот телеграф донес до Брисбена радостную весть о Февральской революции. Революция! Слово, которого русские ждали так долго. Скорее домой, на родину!

Алек узнал о событиях в России из газет, но не успел он как следует осмыслить сообщение, к нему в редакцию ворвался Артем. Он бросился к Алеку, обнял его, тискал своими железными руками и все время повторял:

— Революция! Да ты понимаешь, что произошло? Ре-во-лю-ция в России! Конец нашему изгнанию! Не верю своему счастью. Не верю!

Они, как расшалившиеся дети, обнявшись, танцевали, высоко подбрасывая ноги. Когда закончился «индейский танец» и они в изнеможении уселись на стулья, Алек спросил:

— Когда едем, Федор Андреевич?

— Немедленно. Завтра же. Ох, не могу! Совсем задохнулся.

Алек уже видел себя и Айну идущими по улицам Риги, представлял