«Ты можешь объяснить, за что ты так уважительно относишься к Достоевскому? — спросила Разумова уже в самолете. — Он был черносотенцем, жестокой „эпилептоидной“ личностью. Писатель без чувства юмора, с тяжелым слогом изложения. При этом ты не любишь Гоголя за его антисемитизм». — «Евреев можешь не любить, но поэтом быть обязан!» — объяснил я. «Ты перефразировал и хочешь сказать, что Достоевский достоин уважения как писатель?». — «Достоевского я прочел в Бердичеве, в 18–19 лет, я был „унижен и оскорблен“, как и его герои. Конечно, мне было бы приятнее, если бы Достоевский терпимо относился к евреям, но не всем все должны нравиться. Мне тоже не все нации нравятся, но я отношусь к каждому человеку конкретно, независимо от его национальности. Только если он мне неприятен, тогда еще и его происхождение может прийти на ум. Люди, в первую очередь, биологические существа, и так же, как в и животном мире, существует антагонизм между отдельными отрядами, видами. Например, львы не терпят гиен. Даже собаки не любят кошек и наоборот. Русские не терпят кавказцев! Украинцы, поляки, немцы — русских! И все вместе не любят евреев. А вот евреи готовы всех любить и дружить — от комплекса „девушки с веснушками“!»

После Ленинграда Душанбе имел для меня еще более жалкий и убогий вид. Это «задворки» бывшей империи, а евреям всегда хочется быть в центре её, что вызывает «справедливое» недовольство остального населения. Не все евреи это понимают или понимать не хотят и поэтому «на грубость нарываются».

Третий курс обещал быть интересным, все предметы имели прямое отношение к врачеванию. Пропедевтика внутренних болезней началась с того, что нам велели купить деревянный стетоскоп, придуманный ещё французским врачом Лаэнеком в 17 веке для прослушивания сердца и лёгких. Стетоскоп — это деревянная трубочка 15 см высотой с двумя раструбами на концах, один — меньший — для уха, другой — больший — для прикладывания к грудной клетке. Кроме прослушивания сердца и лёгких можно с помощью стетоскопа еще хорошо и соседей «прослушивать», приложив плотно раструб стетоскопа к стенке, а ухо прижать к стетоскопу. Есть еще один способ диагностики — простукивание (перкуссия). Прикладываешь ладонь к животу или грудной клетке и стучишь средним пальцем по другому среднему пальцу, прижатому к телу больного, и определяешь размер печени или сердца, которые звучат глухо, в отличие от воздуха в животе или лёгких. Все в начале третьего курса стучат, слушают, тренируются в этом, кому лучше удаётся, кому хуже. Кафедра пропедевтики внутренних болезней, т. н. «мальцевская кафедра», располагалась за мединститутом на первом этаже клиники медгородка. Зав. кафедрой — профессор Мальцева: уверенная в себе, полная, высокого роста пожилая женщина, похожая на русскую боярыню, купчиху или помещицу, в зависимости от возникших ассоциаций. Она очень собой гордилась и была уверена, что она — прирождённый врач, всё знающий и всё умеющий. Её лекции были театральны, полны драмы, торжественности, которые она сдабривала медицинским юмором. Уже на первой лекции она рассказала нам анекдот: как один профессор по гинекологии учил студентов наблюдательности и отсутствию брезгливости, что нам уже привили на анатомии и патанатомии. «Этот профессор…», — начала своё повествование Мальцева Людмила Алексеевна под общий смех её ассистентов и доцентов, что показало: этот анекдот они все уже знают и слышат его каждый раз, и каждый год — от Людмилы Алексеевны, когда она вводит новых студентов в тайны пропедевтики внутренних и прочих болезней. Суть анекдота в том, что этот профессор гинекологии показал студентам, как надо исследовать женские половые органы. Он всадил свой палец во влагалище ловко и умело, после чего, к восторгу студентов, вытащив палец из влагалища, с удовольствием его облизал! Тем самым вызвал у студентов реакцию брезгливости, хотя они и старались ее скрыть, чтобы не проявить свой непрофессионализм. А затем и студентам пришлось проделать то же самое с больными и, наконец, профессор подвёл итог тесту: «С отсутствием брезгливости у вас всё в порядке, а вот с наблюдательностью — плохо! Я вставил женщине указательный палец, а облизал средний!» — сказал профессор. Сейчас уже громыхал от смеха весь зал, все студенты, кроме таджиков, которые не поняли, почему пальцы нельзя облизывать, если они плов едят руками и пальцы обязательно облизывают.

Но с помощью русскоязычных соседей и они, в конце концов, загоготали. В то время как все ассистенты и доценты уже практически «катались по полу» со смеху и «рвали пупы» от веселья, Людмила Алексеевна не смеялась — ей было достаточно произведённого эротического эффекта. На этой кафедре было «засилье евреев», кроме самой Мальцевой, как бы сказал украинец. Я их уже знал как пациент, когда в 65-ом году приехал первый раз в Душанбе и работал на заводе бытовых холодильников. Решил обследоваться после сорокакилометровой прогулки в горах, проверить, что с язвой двенадцатиперстной кишки сталось. Лёг на обследование и стационарное лечение на пару недель. В клинике чётко распределены обязанности: ведёт больных больничный ординатор, а консультационные обходы делают ассистенты, доцент и профессор. Больничным ординатором была тонкая, длинная, как аскарида, похожая на «язвенницу» сорокалетняя женщина. Раз в неделю обход делал профессор или доцент. Повезло и мне один раз — обход сделала сама Мальцева. Ей доложили, что у меня рентген не обнаружил язву. «Он астеник», — объявила Мальцева свите из врачей, ассистентов, доцентов и студентов, что означало, что я худой и бледный. Дальше она велела мне больше есть и ещё обвязывать животик шерстяным платком, что считала очень полезным. Делала это, очевидно, из-за своего застарелого радикулита, и ей становилось при этом тепло в животе, и мне того желала. Доценты, ассистенты, врачи и студенты тут же записали это простое, но гениальное средство в свои конспекты и будут отныне всем больным советовать это делать. Нужно только достать оренбургский платок, обвязаться им — и гуляй себе с женщиной, ходи на пляж, купайся, затем можно платок отвязать, выжать от воды, высушить, совершить секс в палатке и выздоровеешь. Затем меня стали «раздавать» студентам, и они один за другим, по три-четыре в день, приходили и меня опрашивали: собирали анамнез, записывали всё в конспекты, простукивали, прослушивали. Один назвался Иосифом — бухарский еврей. Я ему сказал, что тоже хочу поступить в институт. «Ой, только не в медицинский! — сказал он. — Очень тяжело учиться и нудно». Один маленький ассистент-таджик захотел меня продемонстрировать студентам на лекции Мальцевой как образец астеника. Он занимался подготовкой «экспонатов» к лекции профессора. Я согласился и ему сообщил, что хочу учиться в институте. Он на меня скептически посмотрел, как психиатр на психа, который говорит, что сам является главным психиатром мира. Меня вызвали на сцену, и Мальцева описывала студентам таких, как я, а ассистент меня демонстрировал. Глядя на студентов в зале, я себя представлял сидящим в их рядах, но не с голым животом, а в белом халате и шапочке. На кафедре и в клинике выделялся доцент Аронов с «откляченным» задом, как у портного, примеряющего костюм на знатного клиента. Полнеющий или уже располневший в свои 50 с лишним лет, еврей, несмотря на окончание фамилии на «ов». Один раз, кроме Мальцевой, меня посмотрел ассистент, но по важности почти доцент. Маленький, с большим носом, худой, похожий на парикмахера, которому на Украине прохода не давали бы! Услышав, что у меня рентген не подтвердил язвы двенадцатиперстной кишки, произнес русскую мудрость: «От добра добра не ищут!» — и выписал меня, сволочь, не дал отдохнуть после глотания многочисленных зондов. Как говорили русские пациенты: «Абдурахман глотает лагман», — таджикское национальное блюдо с длинной лапшой, имея в виду — резиновый зонд проглотить — что таджикам лагман съесть. И, вот сейчас — через 7 лет, я их всех вновь вижу. Но я уже студент, кем я себя тогда и представлял. Конечно, они меня забыли, вернее, не знали и тогда, зато я их не забыл. Конечно же, в роли учителей они казались более могущественными, чем в роли врачей. Тогда я не чувствовал, что они что-то могут, а сейчас даже очень многое, например, провалить на экзамене. Пропедевтика считается, после анатомии, вторым по значимости методом для «отсеивания» студентов из института. Я быстро научился пользоваться стетоскопом, в том числе, и соседей прослушивать через стенку. А в это время в зоопарке нам подарили сиамскую кошку, взамен дога, но в сто раз меньшую, но не менее злую, кусачую, которую я обозвал Ушастиком за большие и острые торчащие ушки. Я мог её прослушать стетоскопом, чтобы не использовать для этого родных и близких. Хотя её было опасней — при неосторожном приближении головы к её тельцу можно было подвергнуться укусу в нос, например. У нас получилось, как в болгарской сказке про дурака, который корову на базаре обменял на мешок гнилых яблок, хотя нельзя было сказать, что Ушастик был гнилым. Очень даже энергично встречал всех гостей, обнюхивал их, как собака, и обычно, укусив гостя за ногк, убегал, довольный содеянным. У нас не было спокойных, добрых животных. Даже индийские скворцы, или, как таджики называют их, «майнушки», которые, свив себе гнёзда у нас в лоджии, решили, что это мы у них гнездо свили, а не они у нас. Они были крайне недовольны, что мы в их лоджии чай распиваем — мешаем им. На улице, около дома, мы частенько подвергались нападению. Они пикировали на наши головы, стараясь клюнуть и отогнать нас от их дома. Животные, говорят, похожи на своих хозяев, хотя мы и не были хозяевами скворцов.