За две недели до начала занятий я решил запастись книгами. Во время «битвы за урожай» на первом курсе несколько дней отработал в институтской библиотеке, поэтому мог обратиться к работницам за книгами. Набрав две полные сумки книг — столько, сколько мог унести, был счастлив. Чем больше книг, тем реже надо будет приходить в читальный зал, готовиться к занятиям. Я мог это только у себя дома делать. Учёба — тоже дело интимное — не любит свидетелей. Первого сентября уже обрадовали, что в этом году битва за урожай начнётся раньше, где-то в середине сентября. Горло у меня, как причина — отпала, я понял, что хлопка в этом году не избежать! Разумова, решил, тоже поедет, и будет не так скучно, не хуже, возможно, чем в Рамитском ущелье. «Нет, я не поеду в этот раз, — сказала Разумова, — я работаю медсестрой один раз в неделю. Деканат меня освободил от хлопка». — «Ладно, — решил я, — поеду один». Нас не обманули, не успел две недели позаниматься, пришлось с раскладушкой и мне — «ой господи, да что ж это такое!» — прийти во двор института. «С большим удовольствием поехал бы сейчас в ЛОР-отделение! — подумал я, как вдруг увидел Разумову, бодро шагающую с раскладушкой. — Вот молодец! — обрадовался я. — Ты что, не дежуришь в больнице?». — «Нет, решила съездить на хлопок», — улыбнулась она. «Вот что значит — взять с собой человека в Рамитское ущелье! — понял я. — Правильно сделал, молодцом!» — похвалил бы Исаак.

Вахшский район — излюбленное место «битвы за урожай» мединститута. Дорога была нудной и долгой. Часа четыре на автобусах туда ползли. Студенты вели себя по-разному: кто дремал, кто галдел не по-русски, а кто даже играл на гитаре и нудно пел страдальческие песни. Я не пел, не галдел, и спать не мог. Когда добрались, то нам указали на один из бараков и сказали, что это сейчас наш дом, располагайтесь! В таких ситуациях узнаёшь, кто на обезьяньем уровне развития, кто на шакальем, а кто и на сперматозоидном. Все устремились вперёд, чтобы занять лучшее место. Я толком и не знал, какое оно — лучшее, какая разница, где стоит раскладушка, всё равно не спишь же целый день. А ночью всё равно где. Но оказалось, что для многих, знающих толк в битвах за урожай, не было всё равно. И один, на «шакальем» уровне развития, попытался сказать, что это его место, куда я свою раскладушку поставил. Я оказался в «русском секторе», таджики располагались у противоположной стены, татары и корейцы — где-то посередине. Я не могу сказать, что меня радовало моё соседство, один был Слесаренко — длинный, худой с неблагозвучной для моего уха фамилией, а другой, его друг — Шмаров, толстый, жирный, хоть и длинный, но похож на большого борова. Как всегда у таких — рожа-блин, низкий лобик, маленькие глазки. Разместившись, вышел на улицу, если так можно назвать пыльное поле, выжженная редкая травка и вокруг серые, безжизненные горы! Природа похожа на лунный ландшафт. В 20 метрах от мужского барака располагался женский, и Разумова ждала меня уже на улице. Она тоже где-то разместилась. Нас вскоре собрали в зале правления колхоза, и наш руководитель «духтуркалон», или «раис» — председатель, по имени Муслим Калонович Калонов, с ёжиком на «верхнем месте», объявил (в «миру» он был зам. декана педиатрического факультета): в 6 утра встать, выпить зелёный чай с хлебом и сахаром (если будет), собрать самое меньшее — 20 кг тонковолокнистого хлопка или 50 кг белого. Если не соберёшь, то будешь отчислен из института. А кто хорошо поработал, получит вечером «хорёшеньки жарко». На поле в 12–13 часов будет чай и сахар. Вот такую спартанскую жизнь он нам описал. Его заместителем был Кобаладзе — преподаватель физкультуры, высокий, с усиками, сорокалетний грузин. Ещё был один плюгавенький, облезлый, маленький, с тоненьким плаксивым голоском, в очёчках, лет 45-ти, и ко всему ещё Опискиным обозвался. «Ага, это и есть Эсмеральдин „интеллигент“», — понял я. Она рассказывала, что дружит с одним преподавателем ин. языков из мединститута, очень культурным и интеллигентным Опискиным. Это значит — он, не так много в мире Опискиных существует. Мир тесен! Кто знает, может, он и занял освободившееся место после моего расставания с Эсмеральдой? На безрыбье и рак рыба! Дождался своего часа — счастливчик! Он на меня с интересом посматривал и даже позволял себе язвить иногда. Я понял, что Эсмеральда ему рассказала, какой я «гигант мысли», что, вероятно, и вызвало дух соперничества у неуверенного в своих половых силах дурака. И точно! Угораздило его во время привала — перерыва и распития зелёного чая, взять и ляпнуть, да ещё при всех: «Я постоянно вижу вас в обществе женщин, и это меня настораживает по поводу вашей ориентации». — «Можете быть спокойны! — сказал я ему под общий смех женской компании. — Нормальных мужчин тянет почему-то именно к женскому обществу! Плохо, если бы меня тянуло к мужчинам». Опискин обиженно засопел и удалился. «Вот козёл! — сказал я Разумовой. — Ещё что-то корчит из себя — недоделок! Радовался бы, что „счастье привалило“! Освободилось место ему! Может объедки подъесть за мной! Так нет же — всё ему мало!». — «Да, — согласилась Разумова, — какой-то скользкий, мерзкий тип!».

Среднеазиатскую щедрость познаёшь, когда есть ограничения в воде, еде, например. Когда-то в «мирное время», идя из института домой, проходил мимо чайханы, что между институтом и клиникой на мед. городке. И сидящие там сокурсники всегда любезно приглашали отпить с ними чай или отобедать пловом. Я благодарил, шёл дальше и думал: «Какие люди! Вот это гостеприимство — последним поделятся!». А вот сейчас шла «битва за урожай», и они меня уже не узнавали, как Динго, когда жрал баранью голову. Они жадно ели и пили, вырывая из рук чайник, кружку воды, кусок хлеба. И вечером любимое место медиков было у котла, где что-то варилось, где съестным пахло. Некоторые русскоязычные тоже там тёрлись о ноги, например, мои соседи Слесаренко и Шмаров, но местные — «братья меньшие», не сотрудничали со своими «братьями старшими» в вопросах питания. Но нас привезли сюда не для того, чтобы вечером «хорёшеньким жарко» накормить. Каждый день нас кормили дефолиантами, как американцы вьетнамцев, во время битвы за джунгли. На «белое золото», как партия ласково хлопок называла, обрушивались регулярно с самолётов дефолианты, чтобы или листья опали, или наши уши. Ещё каждый участник битвы за урожай имел, как кенгуру, по мешку на животе. И идя вперёд по своей грядке, между выше студенческого роста стеблей с хлопком, срывал и бросал в свой мешок хлопок из раскрытых коробочек. Пройдя такую грядку, превращался в пыльный мешок, и не мог начихаться. За день удавалось не более 14–15 кг «белого противника» одолеть. «Выживу — больше не поеду!» — твёрдо решил я. После работы шёл к мутному арыку с куском мыла и пачкал себя в воде. Затем — уже описанная кормёжка, прогулка с боевой подругой — и спать, не как в Рамитском ущелье. Ночью проснулся от какого-то шума, зажёгся свет. И, как во сне, увидел Разумову и Свету Симоненко, но в этот раз без профессора Фромкина. «Неужели всё же в Рамитском ущелье? Неужели сейчас секс?! Хотя устал — дефолианты не только уши и листья отрывают!» — сквозь сон пронеслось у меня. Рядом с ними стояли Кобаладзе, Опискин и Муслим Калонович. Затем свет погас и «сексуальная бригада» удалилась. Утром Муслим Калонович объявил меня пропавшим, сказав: «Ми тибя вся ноч искал!». — «Где?» — спросил я. «В пистель твоя». — «Зачем?» — испугался я, что за извращенчество такое. «Биля один пустой койка, — объявил извращенец, — ми деляли обход, перид сон, и когда ми спросиль, кито здес лежит, Шмаров сказала вас. Аказался — Слисяренка не бил». — «Это свинский поступок!» — возмутился Кобаладзе. На следующий день приехал ещё один извращенец-садист — декан лечфака Мулатов, зав. кафедрой кожных и венерических болезней. Маленький, но свирепый и косой. «Всех выгонять из института, кито 20 кг не собираит!» — орал он с трибуны, согнав «рабов» в здание сельсовета. «Тут ищо некоторий дисциплин нарушает, не там ночуит!» — подбросил ему, произнеся мою фамилию, Муслимов. «Кито это!? — „по-госплановски“ заревел Мулатов. — Почиму не знаю, скольки он собирает хлопок?! Будиш меньше 20 кг — виганю! — пообещал он мне. — Гиде спыш?!». — «У себя на койке», — ответил я. «Дело в том, что Шмаров на него указал, — пояснил Кобаладзе, — чтобы выручить Слесаренко». Но это уже не интересовало Мулатова. Тут не выдержала, встав с места, и пошла на сцену Света Симоненко, доказав, что украинские фамилии могут хорошо звучать. Она пристыдила Слесаренко и Шмарова, которые свою вину перекладывает на других. «Кито такой, почему не знаю?! — заорал на неё Мулатов. — Иди на места! Сиколька она хлопок собирать?» — спросил он у Муслима. «25 кг», — ответил тот нехотя. «Если будит меньше собират, виганю!» — пообещал и ей Мулатов. Он разогнал бы из института всю русскоязычную часть курса, кроме Шмарова и Слесаренко, которые с помощью своих родителей сгладили нелюбовь Мулатова к «старшему русскому брату». Съев наш завтрак, обед, ужин и еще раз завтрак, Мулатов уехал в солнечную столицу — Душанбе. Он уехал, а мы снова превратились в стадо кенгуру, надев мешки на животы, и продолжили в них собирать «белое золото», продолжая «биться за урожай». Через месяц «сражений», их продлили ещё на месяц, обрадовал нас Опискин. У него была роль надсмотрщика на поле. К счастью, он оказался неправ, и нас повезли обратно в Душанбе. В этот раз мне не показалось, что «битва за урожай» закончилась очень быстро, как на первом курсе. Я был злой на чистеньких паразитов в Душанбе, не принявших участия в этой битве. «Ой, господи, как вы все похудели! — всплеснул ручками Мулюков Петя. — Мы тут с Генкой так за всех вас волновались, когда услышали, что вас ещё на месяц могут оставить!». После хлопка учёба закипела. После «битвы за белое золото» продолжилась «битва за науку». «Мы отстали от программы!» — как всегда, сказали наши преподаватели. На анатомии сразу взялись за мозги, их выдавал Мешков, вылавливая из большого чана. Лучшие мозги всегда доставались Пете Мулюкову! «Смотрите, какой у меня большой мозг!» — хвастал он.