– Я добралась до Англии, и в девяносто втором году мне предоставили вид на жительство.

Грейс нахмурилась. Раньше Наталья говорила, что бежала из Книна в девяносто шестом.

– Мне разрешили остаться в Лондоне, – продолжала Наталья. – Год я ходила в школу, потом получила работу переводчика в одной из благотворительных организаций. Но в девяносто шестом хорватская армия взяла Книн обратно. Тогда мое дело пересмотрели и объявили, что теперь мне неопасно возвращаться на родину.

– Как же могли принять такое решение? – изумилась Грейс. – Ведь для сербов стало намного опаснее возвращаться в Книн, контролируемый хорватами.

– Для сербов – да, – осторожно сказала Наталья.

У Грейс распахнулись глаза, когда она поняла правду.

– Ты не сербка.

– Я хорватка.

Грейс нахмурилась:

– Извини, Наталья, я не…

– У меня другое имя.

Грейс с удивлением смотрела на нее:

– Получается, я никогда тебя по-настоящему не знала? – Грейс была потрясена. – Я даже не знаю твоего настоящего имени.

– Ты знаешь меня больше, чем кто-либо другой, – тихо сказала Наталья.

Убийство родителей разрушило ее веру в людей и добро. Но Грейс она верила, насколько вообще могла кому-то верить.

Грейс молча смотрела в окно. Наталья видела, как солнечный зайчик, отраженный от окна дома напротив, сверкал в слезах, стоявших в глазах у Грейс. Она готова была сделать все, чтобы унять эту муку. Когда наконец Грейс заговорила, казалось, что это стоило ей огромных усилий.

– Значит, у тебя фальшивое удостоверение личности.

– У меня никого не осталось в Книне, и не к чему было возвращаться: ни родных, ни друзей, ни дома. Что мне оставалось делать? Меня хотели отправить назад. Я… я не могла вернуться.

– Что же ты сделала?

Грейс ждала ответа. Она всегда умела ждать. Наталья не могла ей больше лгать и сказала правду:

– Я знала человека, который делал статус беженцев для других. Поэтому я обратилась к нему. Он все устроил, сделал мне новое удостоверение, уже как сербке. У вас есть для этого слово – кажется, ирония? Мне было бы неопасно вернуться как хорватке, но не как сербке. То есть люди, убившие моих родителей, теперь оберегали меня от возвращения. Он оформил документы так, что мне предоставили постоянный вид на жительство. Я получила его! – Она уже кричала, смеялась сквозь слезы, вытирая нос. – Мне пришлось сменить имя. Ну и что из этого? У меня же нет родных, которые бы стали меня разыскивать.

Последние слова ранили ее сильнее, чем она сама ожидала, и Наталья разрыдалась. Грейс попыталась успокоить подругу, но Наталья оттолкнула ее, злясь на себя за то, что потеряла самообладание, и на Грейс – что та не может ее понять.

– Они выбирают людей запуганных и беспомощных, – сказала она, чуть успокоившись. – Одиноких. Если нет родных, то никто и жаловаться не будет, что человек пропал.

– Ты хочешь сказать, что этих людей… – Грейс колебалась, но Наталья увидела в ее лице беспощадную решимость, сменившую выражение ужаса и возмущения. Грейс сама захотела услышать ее историю. Ладно. Только в ней нет счастливого конца и героических деяний. Это была ее действительность. Она жила с этим почти восемь лет.

– Боже мой, Наталья. Ты хочешь сказать, что этих людей убивают?

– Да не знаю я! – взорвалась Наталья. – Я решила для себя, что это деловое соглашение, что он покупает документы. Правда, я не вникала, как он это сделал. Я просто хотела… – Она беспомощно пожала плечами. – … Остаться. Но когда поубивали этих людей… – Наталья махнула рукой, больше не пытаясь оправдываться. Нет оправдания тому, что она сделала. И никогда не будет. Она молча плакала.

Какое-то время потрясенная Грейс сидела молча, потом спросила:

– Получается, Якубас просил твоей помощи? Когда приходил на прием, он просил тебя помочь?

Наталья кивнула, вытирая слезы руками:

– Якубас Пятраускас хотел, чтобы я организовала ему встречу с человеком, который мне помог. Я не могла этого сделать. – Она рассмеялась, задыхаясь от горя и слез. – Вот ханжа! Для себя – да, но ради Якубаса подвергать риску других людей? Не могла я!

– Араш Такваи, – сказала детектив Харт, картинно вручая листок факса старшему инспектору Хинчклифу. – Постоянный вид на жительство предоставлен в июне этого года. Последний известный адрес – Бристоль. Его солиситор состоит в адвокатской конторе…

– Болланд, Капстик и Блэйн, – прочитал на листе Хинчклиф.

Харт выглядела разочарованной оттого, что он лишил ее сообщение эффектной концовки. Чтобы подбодрить ее, Хинчклиф спросил:

– Ну а что по двум другим?

Она улыбнулась:

– Махмуд был противником режима в Иране. Писал острые политические памфлеты. Он ушел в подполье после того, как убили друга, и затем оказался здесь. Якубас вот-вот должен был получить вид на жительство, решение было на выходе. Он узнал бы о нем в течение недели.

– Так почему же, – задумчиво сказал Хинчклиф, – Капстик из «Болланд, Капстик и Блэйн» объявил им, что нужно готовиться к репатриации?

– Не знаю, босс.

В первый раз она назвала Хинчклифа «босс» с тех пор, как он взял на себя руководство расследованием. Он воспринял это как комплимент и улыбнулся ей в ответ:

– Ну что, давайте выясним?

– Я сделаю запрос полиции Сомерсетшира, чтобы они тщательно проверили также последний известный адрес Такваи.

– Пока не надо, – сказал Хинчклиф. – Если эти ребята поймут, что к ним присматриваются, они могут уничтожить улики. Давайте начнем с акул и постепенно дойдем до мелкой рыбешки. Наверно, будет разумным попросить коллег из уголовного розыска Дувра провести операцию как можно быстрее и незаметнее. Мне нужен компьютер Капстика, диски, бумаги – все.

– Насчет «незаметнее» – могут возникнуть трудности. Для изъятых документов понадобится грузовик, я думаю, – заметила Харт.

– Это верно, но если два других партнера чисты перед законом, они могут оказать нам помощь в частностях.

Лицо Наоми Харт выразило глубочайшее сомнение.

– Адвокаты?! С чего бы это они захотели помогать полиции?

– Вы правы, – сказал Хинчклиф. – Это верно. Забудем, что я это говорил.

Хинчклиф был твердо уверен, что наблюдение за Джорданом даст результаты только в случае, если оно будет круглосуточным. Потому в нем были задействованы три группы, каждая из двух человек, ведшие слежку на машинах разных моделей и цветов по скользящему графику. Они постоянно находились на радиосвязи друг с другом и с базой. Все шесть офицеров, четверо мужчин и две женщины, имели радиомикрофоны, спрятанные на одежде.