заключительная глава моей истории.

Мерит пришла в ярость, услышав, что я отказалась от встречи с Беньей.

- Упустить такого мужчину! Такого красивого, умелого и доброго! - Сгоряча она даже пригрозила, что никогда больше не станет со мной разговаривать, но мы обе знали, что это пустые слова. Я была для Мерит как дочь, и она не собиралась разрывать наши отношения.

Однако шкатулка Беньи служила своего рода молчаливым упреком. Уж очень она выделялась среди остальных моих вещей. Она была слишком роскошной и элегантной для простой чужеземной повитухи, с которой никто в доме не считался. Эта вещь досталась мне совершенно случайно, лишь потому, что одинокий плотник пожалел одинокую вдову и почувствовал, что я в тот момент потянулась к нему.

Я наполнила шкатулку подарками от рожениц, а потом прикрыла ее вызывающую красоту старым ковриком из папируса, чтобы она не напоминала мне ежедневно про Бенью; я убрала воспоминание о той встрече на рынке в самый дальний угол своего сердца, присоединив его к другим мечтам, которые давно умерли.

Недели плавно перетекали в месяцы, время измерялось чередой рождений, по большей части благополучных. Я выяснила, что отвар марены, растущей в нашем саду, способен облегчить страдания женщин, и теперь нас с Мерит стали звать и к дальним соседям тоже. Однажды за нами даже прислали лодку, чтобы отвезти в город Он, где умирала в родах любимая наложница жреца. Мы увидели девушку, слишком молодую, чтобы стать матерью, кричавшую от ужаса, одну в комнате, лишенную помощи других женщин. Увы, вскоре после нашего прибытия пришлось навсегда закрыть ей глаза; я попыталась извлечь из чрева несчастной ее дочь, но та тоже была мертва.

Мерит пошла поговорить с отцом, который не желал ничего слушать и принялся проклинать нас обеих, обвиняя в том, что мы якобы убили его женщину и ребенка. Он ворвался в комнату, прежде чем я успела накрыть бедную мать покрывалом.

- Чужеземка разрезала несчастную ножом? - в ярости вскричал он. - Да какое она имеет право творить такое! Это не женщина, но демон, посланный с Востока, чтобы уничтожить царство Великой реки!

Жрец бросился на меня с кулаками, но Мерит остановила его и с неожиданной силой прижала буяна к стене, попытавшись объяснить, что я разрезала мать уже после смерти, в надежде спасти ребенка.

Но я не видела причин оправдываться. Я посмотрела ему в глаза и увидела злобную и мелочную душонку. Меня переполнили ярость и жалость к молодой женщине, почти девочке, лежавшей у моих ног.

- Похотливый развратник! - взревела я на языке моих матерей. - Жалкий червяк, пусть ты и подобные тебе увянут, как пшеница в пустыне! Никто не любил эту бедную девушку, и теперь она мертва! Зловоние ее несчастья уже вцепилось в тебя!

А потому ты тоже умрешь в страшных муках!

И Мерит, и жрец уставились на меня и смотрели, пока я извергала проклятия, а когда я закончила, нечестивца охватила дрожь и он испуганно прошептал:

- Чужеземная колдунья в Доме Богов!

Звук наших голосов привлек других жрецов, которые удержали своего собрата, так что мы смогли уйти; все они при этом упорно избегали моего взгляда. На обратном пути, глядя на воду, я внезапно вспомнила пророчество Инны о том, что обрету исполнение желаний своего сердца на берегу реки. Усмехнувшись, я лишь покачала головой и в тот вечер вернулась в сад встревоженной и недовольной.

Давненько уже не испытывала я столь безотчетной тревоги. Мне больше не докучали кошмары о гибели Салима, но теперь я каждую ночь неизменно просыпалась от видений пустынных пейзажей, изможденных овец, плачущих женщин. Я поднималась с постели, тщетно пытаясь отыскать причины своего беспокойства. Мерит заметила у меня несколько седых волосков и предложила сделать краску из пепла и крови черного вола. Я в ответ лишь посмеялась, хотя знала, что повитуха сама применяла такое средство, а потому выглядела значительно моложе своих лет. Ее предложение навело меня на мысль, что непонятная тревога есть не что иное, как признак уходящих лет. Я уже почти достигла возраста, когда женщины прекращали кровоточить при новолунии, и порой представляла себе, как провожу сумерки жизни в привычном покое сада Нахт-ре. Я поставила над своей постелью статую Исиды и молилась этой всемогущей богине, дабы та даровала мне мудрость и спокойствие.

Но я забыла помолиться о благополучии своих земных защитников. Однажды посреди ночи меня разбудило жалобное мяуканье кошек, а на следующее утро Нахт-ре пришел сказать мне, что Ре-нефер умерла во сне. Тело свекрови забрали жрецы, дабы подготовить его к следующей жизни с соблюдением сложных ритуалов в гробнице их отца в Мемфисе, где в память о Ре-нефер была установлена статуя.

Погребальные обряды продолжались три дня.

Нахт-ре любезно спросил, не хочу ли я присутствовать на ритуале вместе с ним. Я поблагодарила его, но отказалась. И хозяин дома, должно быть, почувствовал облегчение, потому что мы оба знали: мне не нашлось бы подходящего места среди гостей.

В течение нескольких дней после смерти Ре-нефер я проклинала ее так же часто, как и оплакивала. Она была моей спасительницей и тюремщицей одновременно. Она сначала подарила мне Салима, но затем украла саму память о нем. А потом я вдруг подумала, что, по большому счету, совсем не знала эту женщину. Я редко видела ее с тех пор, как Ре-мосе уехал в академию, и понятия не имела, чем моя свекровь все это время занималась; может, она пряла или ткала, а может, спала дни напролет или оплакивала по ночам сына и мужа. Трудно сказать, как она относилась ко мне: ненавидела, жалела или любила.

Каждую ночь после ее смерти мне снились цветные сны, яркие и подробные. Ре-нефер неизменно посещала меня в виде маленькой птицы, летевшей с востока и кричавшей: «Сихем!» Голос был очень знакомый, но я никак не могла понять, кому он принадлежит. Птица Ре-нефер пыталась поднимать с земли людей и предметы, но ей не хватало сил и она в отчаянии била крыльями, пока не изнемогала от слабости и гнева. Каждую ночь Ре-нефер с криком исчезала в сиянии солнца. Казалось, ее беспокойная душа никогда не обретет покой. После семи ночей таких снов я испытывала к покойной свекрови уже одну только жалость.

А несколько месяцев спустя умер и Нахт-ре: вот его я оплакивала от всего сердца. Честный, щедрый, спокойный и неизменно добрый, он был образцом благородного египтянина. Для моего сына такой отец был настоящим благословением, и я знала,