пела Плевицкая, и лицо её, тяжёлое, мужиковатое, преображалось, становилось тонким, вдохновенным, когда она исполняла этот романс; Плевицкая заламывала руки — переигрывала, но по глазам её, спокойным, наполненным расчётливым холодом, было видно, что она это делает специально.

Накануне из Москвы прибыл представитель внешнеторгового кооператива — лощёный, с безупречными манерами, в безукоризненном костюме, с толстыми золотыми запонками, вдетыми в твёрдые накрахмаленные манжеты, с бледным ухоженным лицом. Ни дать ни взять — граф.

Именно на эту категорию великосветского люда обращала особое внимание Плевицкая. Конечно, быть генеральшей неплохо, но куда лучше быть графиней.

Встретились в кафе недалеко от пляс Этуаль — площади Звезды, в самом оживлённом месте Парижа. Представитель внешнеторгового кооператива, попыхивая изящной сигаретой, скрученной, как сигара, из одного табачного листа, передал Плевицкой и Скоблину деньги — конверт, на котором золотым тиснением было выдавлено название отеля, в котором он остановился, и проговорил тихо:

— Москву беспокоит Миллер.

— Один из самых беззлобных людей в Париже, — заметила Плевицкая.

— Я это подтверждаю. — Скоблин осторожно наклонил голову.

— Москва так не считает... Я имею на этот счёт очень чёткие инструкции. Будем готовить похищение Миллера. Выкрадем его, как кота с подоконника, решившего понежиться на мартовском солнышке и подышать запахом бегонии.

Лицо у Скоблина сделалось вялым.

— Как скажете.

Посланец Москвы заказал обильный ужин, с дорогим красным и белым вином (красное — под мясо, белое — под сыры и десерт), от водки отказался, справедливо рассудив, что настоящую водку могут производить только в России, сюда она никак не попадает — слишком далеко, хлопотно, да с буржуями такого договора нет. Сйбблин, оглядев стол, не выдержал, вздохнул зажато:

— Эх, Россия, Россия!

Гость вскинул голову:

— Россия ждёт вас, дорогие товарищи!

Скоблин осмотрелся, заметил сухо:

— Слово «товарищ» здесь произносить не безопасно — могут засечь. И нас засыпете, и сами завалитесь.

Посланец Москвы покраснел:

— Извините!

— Ничего. — Скоблин усмехнулся. — Это я на будущее.

— Бог даст — скоро вы очутитесь в Белокаменной, — сказал гость, разлил по бокалам вино, вновь — в который уж раз — огляделся. — Здесь эмигранты бывают?

— Нет. Это слишком дорогой для них ресторан.

— Но и среди эмигрантов есть богатые люди. Вонсяцкий[41], например.

Скоблин брезгливо поморщился.

— Фашист!

— Не уважаете фашистов? — Гость весело сощурился, отхлебнул из бокала вина и похмыкал в кулак. — А у нас в Первопрестольной их очень даже жалуют. Носятся с ними, в газетах восторженные статьи печатают и вообще поговаривают о заключении дружеского пакта и различных совместных добродетелях.

— Русская эмиграция к фашистам относится отрицательно, — сказал Скоблин. — Слишком мало у них мозгов. Мозги им заменяют лозунги.

— Не скажите. — Гость вновь засмеялся, он находился в превосходном расположении духа. — Но вернёмся к нашим делам. Из Москвы скоро прибудет специальная группа... Специалистов Госпушнины, — гость засмеялся опять, — знатоков природы...

— И много будет... этих знатоков? — осторожно поинтересовался Скоблин.

— Человек пять.

— Лично вы будете участвовать в операции?

— Не знаю. Как решит начальство.

— Сколько времени отводите на подготовку?

— Месяц.

— Мало.

— Больше не получится. Слишком уж напряжённая международная обстановка...

техник с автомобильного завода Жабер — смешливый малый с лошадиными зубами, решивший изучать русский язык.

* * *

В это время в другом месте Парижа, в дешёвеньком студенческом ресторанчике, куда ходила половина Латинского квартала, также сидели трое. Аня Бойченко, Митя Глотов и новый Митин приятель.

— За Россией — будущее, — первым делом заявил он Анне, когда Митя представил их друг другу.

Аня в ответ улыбнулась, она была с этим согласна. Что же касается Мити, то он тоже разделял этот постулат, но не столь безоговорочно, как это делала Аня: у Мити на этот счёт имелись кое-какие сомнения. Слишком уж многие ненавидели Россию, вредили ей. В таких условиях не только будущего — настоящего может не быть.

Глотов ощутил, как что-то сжало его скулы, глаза повлажнели, он отвернулся в сторону.

Говорливый Жабер, добродушно скаля лошадиные зубы, продолжал болтать с Аней. Говорили они теперь обо всём сразу и в ту же пору — ни о чём. О парижских новостях и походах полярных экспедиций на север; о голоде в центральной части Африки и о беде, посетившей Монмартр, — там начали лысеть голуби; о том, что в спасательных операциях хорошо использовать дирижабли, и о предстоящем ремонте театра «Гранд-опера».

— Какой может быть ремонт в оперном театре? — недоумевал Жабер и вновь скалил зубы. — Если только двум басам починить глотку и трём тенорам почистить внешность. Починка мебели и обновление стен свежей краской носит совсем другое название.

Аня посмеивалась, лицо её светилось довольно, она слушала говорливого француза чересчур внимательно, и это задевало Митю.

Наконец Жабер заметил, что его приятель нахохлился, и хлопнул ладонью о ладонь.

— Засиделся я тут с вами, хотя и не собирался, — сказал он. — Мне пора бежать. Дел накопилось — во! — Жабер попилил пальцем по горлу. — Гора будет повыше Монблана.

— Посидите ещё, — предложила Аня, и Митя внутренне поморщился — ему не терпелось как можно скорее остаться с Аней наедине, без всяких там дружков с зубами, которые, кажется, способны перекусить моток железной проволоки, как будто это варёные макароны. Митя покосился на Аню и проговорил фальшивым голосом: