– Мне плевать, – перебил его Манин.

– А мне – нет! – грубо рявкнул А2. – И поэтому я не отказался и не откажусь от задуманного: мне не плевать!

Несколько секунд они молчали, обдумывая и переживая услышанное и произнесенное, после чего Манин очень тихо сказал:

– Иногда я вас боюсь.

– Это нормально, – буркнул Аккерман. – Иногда я сам себя боюсь.

– Но есть тот, кто вас не боится, – деловым тоном продолжил Манин, однако удивить Алекса не сумел.

– Он уже здесь?

– Войдет через тридцать секунд. Остановить?

– Зачем? Он силен, но сила – всего лишь физика, а значение имеет только слово.

А2 отвернулся к окну и сделал вид, что не услышал звук открывающейся двери, впрочем, ее открыли так аккуратно, что если бы Аккерман просто стоял у окна, не прислушиваясь к происходящему, он бы точно пропустил явление гостя. Затем послышались едва различимые шаги – убийца был хорош, затем короткая заминка – убийца увидел доктора Каплана и замер, оценивая ситуацию, затем снова шаги, и через несколько мгновений в затылок Алекса уперся холодный пистолетный ствол.

– Однажды меня спросили: что может сделать маленький человек? – негромко произнес А2 за секунду до того, как убийца приставил оружие к его голове. – Они сидели, смотрели на меня, ждали ответа, я подбирал слова, а с задних рядов кто-то крикнул: «Сражаться!» И все засмеялись. А парень, который это произнес, растерялся. Он смотрел на смеющихся друзей и не понимал причину их веселья. И я был растерян вместе с ним, поскольку нет ничего более естественного, чем сражаться. Это не может вызвать смех, потому что, соглашаясь сражаться, ты ставишь на кон жизнь, но они смеялись. И тогда я сказал: «Чтобы сражаться, нужно перестать быть маленьким. Маленький не понимает смысла этого слова». И мы поменялись местами: смеющиеся растерянно умолкли, а мы с тем парнем улыбнулись друг другу.

– Ты не можешь этого знать, – вдруг сказал убийца.

– Не «ты», а «вы», – уверенно потребовал А2.

– Что?

– Ты должен говорить мне «вы», – и прежде чем убийца среагировал, Алекс продолжил: – Идея борьбы тебе близка. Ведь ты считаешь себя воином, а не палачом.

Ствол дрогнул, и убийца попросил:

– Не злите меня.

Аккерман улыбнулся и с прежней уверенностью произнес:

– Тебя должны были предупредить не слушать меня.

– Предупредили, – признался убийца.

– Почему стал слушать?

– Это ничего не изменит.

– Тебе стало интересно, почему тебе запретили слушать.

– Это ничего не изменит.

– Теперь ты не сможешь нажать на спусковой крючок.

– Вы этого не знаете.

– Не убьешь, потому что тебе уже небезразлично. Ты удивлен. Впервые за долгое время ты крепко удивлен.

– У меня были бесстрашные клиенты.

– Ты удивлен не моей смелостью, – перебил убийцу А2. – Ты удивлен тем, что я сказал, и еще больше тем, о чем я пока умолчал. И твой палец уже не на спусковом крючке. Сейчас ты осознал, что сглупил, согласившись на задание, и еще больше сглупил, ослушавшись заказчика, но проклятый омут интереса затягивает все глубже. Твоя жизнь уже изменилась.

– Я могу все исправить, – сказал убийца неуверенно.

– Не утешай себя, ты не девочка. Ты – воин. И скажи: зачем тебя придумали?

– Что значит «придумали»?

– Все вокруг придумано, – рассказал Аккерман. – Человек сначала придумывает, а потом делает. Сначала в его воображении появляется образ храма, а затем Notre-Dame de Paris воплощается в камне. В такой последовательности, никак иначе, потому что в начале всегда Слово. Тебя придумали, вырастили и обучили убивать – зачем?

– Я делаю работу.

– Убиваешь, чтобы было на что есть?

– Это работа.

– Почему бы тебе не стать блогером?

– Потому что я себя уважаю.

– Убийства повышают твою самооценку? – рассмеялся А2. – Или приносят сексуальное удовлетворение? Ты психопат? Нет, тогда бы ты стал палачом, а ты – воин, я знаю. Ты убиваешь, потому что убийство – это борьба. Ты сражаешься, а не приводишь в исполнение приговоры, как палач, не рвешь на куски жертвы, как шаман, ты – воин. Ты понимаешь суть моих слов?

– Я просто делаю свою работу.

– Перестань прятаться за унылой фальшью – это жалко и недостойно, – Аккерман стал грубым. – Ты – воин, а воин всегда знает, ради чего обнажает меч. Что ведет тебя в бой? Какая идея? Желание поесть?

– Разве этого мало?

– Ради этого можно грабить – навык у тебя есть. А ты убиваешь.

– Мой пистолет все еще у вашего затылка, – напомнил убийца.

– Ты не задумывался над тем, почему на столь заурядное задание – пристрелить «какого-то психа» – отправили тебя: самого верного, самого умного, самого надежного пса семейства Феллер?

Пистолет снова дрогнул.

– Откуда вы все знаете?

– Я сейчас повернусь, – резко ответил А2. – Убери пушку, пока действительно не нажал на спусковой крючок.

Холодный ствол перестал насиловать затылок, Аккерман повернулся и безапелляционным тоном потребовал:

– Назови мое имя.

– Понятия не имею, – огрызнулся убийца.

– А ты подумай, – с напором предложил А2. – Почему тебе запретили со мной говорить? Почему на заурядное убийство «какого-то психа» направили именно тебя…

Их взгляды наконец-то встретились, и убийца побледнел:

– О боже…

Потому что единственным, что Аккерман запретил менять во время пластической операции, были глаза.

– Ты стал верующим?

– Я… мне… – Убийца сделал шаг назад и спрятал пистолет в кобуру. – О боже…

Стрелять он явно не собирался.

– Как тебя сейчас зовут? – деловито поинтересовался Алекс.

– Эрл Маккинрой.

И услышал короткий, но очень едкий смешок:

– На редкость идиотское сочетание, – брезгливо сообщил А2. – Теперь тебя должно звать Джехути, я вижу так. А фамилию придумай сам, мне она безразлична.

– Хорошо, придумаю, – кивнул убийца. И повторил свое новое имя: – Джехути… мне нравится.

– Как ты провел это время?

– Без вас было скучно.

Глаза Аккермана вспыхнули, словно он услышал именно то, на что надеялся, и он пообещал:

– Ничего, теперь повеселимся.

И гость улыбнулся в ответ. И в его глазах тоже мелькнул сумасшедший огонек – ему понравилось обещание.

– Что я могу для вас сделать?