— А в Лондон мы летели в одном самолете.

Все и так ясно. Даже дяде Максу. Он проиграл. Правда, неизвестно еще, кто выиграл, но мне уже все равно.

— Что ты собираешься делать? — Папа, зачем насиловать себя и поддерживать ненужный разговор? Мой мир уже давно... без тебя. Я привыкла. Мне уже почти не больно.

— Поеду к Эрику.

— К этому актеру? Знаешь, детка, я никогда... Он не лучший вариант для тебя.

Словно ты не знаешь, па, что для меня твое мнение неважно. По крайней мере в этом вопросе.

— Папа, я все уже для себя решила. Если ты против, это только твои проблемы.

— Керстин, я понимаю, что у тебя есть право сердиться. Признаю, я был... не очень хорошим отцом.

Это очень мягко сказано, па!

— Да. Ты признаешь это только теперь. Когда моя жизнь разбита. Когда все, кто мне дорог, мертвы. Когда... А где ты был тогда, когда я плакала по ночам от бешеной тоски по маме, по Стивену, от жгучего чувства вины за то, что я не смогла их защитить? Где ты был тогда? Ты оставил меня одну — наедине с моим горем, наедине со страшными воспоминаниями. А теперь ты выныриваешь черт знает откуда и говоришь, что тебе не по вкусу мой избранник? А мне теперь чихать на это, па. Ясно?

Я кричу, чтобы заглушить в себе любовь к нему. Я кричу, чтобы напугать слезы, которые закипают в горле. К черту, никаких слез! Я должна была это ему сказать. Потому что я виновата. Это из-за меня погибли мама и Стивен. Потому что дядя Макс хотел владеть мной сам.

— Керстин... — папа смотрит на меня как-то странно. Что такое? Новая хитрость?

— Ну что еще? Да, я виновата, это из-за меня...

— Керстин, дорогая, но это же абсурд! Я никогда не обвинял тебя... Господи, значит, все это время ты думала, что я сержусь на тебя за... Боже, какой ужас! Послушай, детка, я... Просто я думал, что... должен был сам защитить вас, и ты сердишься на меня... Нам надо об этом поговорить. В более спокойной обстановке. Обязательно. Поэтому я прошу тебя: езжай прямиком домой, в наш дом. И дождись меня, я только управлюсь с делами и тоже приеду.

Не о чем говорить. Уже не о чем. Между нами встали годы отчуждения и кровь Стивена на моей блузке. Все ясно. Но я поеду домой, меня там ждут.

Дорога из Сан-Диего все такая же. И заросли кактусов тоже. Вот знакомый знак. Напугали ежа голым задом! «Запрещенная зона! Опасно!» Только не для меня. Я здесь живу. Жила. Не знаю. Здесь дом с террасами. Качели на лужайке посреди серых дорожек — недалеко от тира.

— Ваш пропуск, мэм? — Молодой, наверное из недавнего пополнения. Интересно, Стен на месте?

— Пожалуйста.

— Проезжайте.

Вот и дом. Нет, ничего не изменилось. Я ставлю машину и выхожу. Качели тоже на месте — потом покатаюсь. Я открываю дверь и зажмуриваюсь от жгучей боли. Нет, я не могу больше так. Все по-прежнему. Кроватка Стивена. Мамины платья в шкафу. Вот медвежонок Стивена, он любил с ним спать. Мамина щетка для волос. На щетинках — несколько светлых волосков. Сколько лет прошло с того времени, как я оставила этот дом, а здесь свежий запах маминых духов словно ждал меня, чтобы мне стало совсем невыносимо. Это из-за меня. Я виновата. Я знаю об этом. Все знают. А папа жил здесь все время. Среди кроватки, игрушек и маминого запаха. Он тоже хотел удержать их около себя. Я была ему не нужна. Зачем я сюда приехала?

Я бреду между домиков на границу зоны. Здесь кладбище. Если агент гибнет и тело можно перевезти, хоронят здесь. Вот. Знакомые надгробия. Здесь меня ждут. Здесь мое место. Я становлюсь на колени. Господи, почему мне так тяжело? Я даже плакать не могу. Это невыносимо. «Они живут в тебе, а твоя собственная душа не видит простора, как птица в клетке. Отпусти их». Я бы и рада отпустить, но как? Я не знаю. Я хочу, чтобы они были рядом. Меня некому прикрыть. Я вот уже столько лет бреду одна — а ветер в лицо. Я пришла, мама! Стивен, прости меня! Это моя вина! Это из-за меня такое случилось. Я не защитила тебя. Я хотела быть с вами, но ни одна проклятая пуля не догнала меня. Вот я и пришла — на ваш суд. Я должна была прийти. Мне так страшно и одиноко жить без вас! Что мне делать?

— Надо жить дальше.

Я оглядываюсь. За мной стоит женщина в синем костюме. Азиатка. Мицуко!

— С возвращением, Керстин.

Ее рука так знакомо гладит мои волосы. Нет. Не надо. Я виновата. Это все из-за меня.

— Я думала, что ты уже вышла в отставку.

— Да. Я прилетела вместе с Роном, только что. Как только узнала, что ты нашлась.

Как будто я терялась. Как будто кому-то, кроме Эрика, было до этого дело!

— А тебе-то что? Ты утешила папашу — трех лет не прошло, как мама погибла, а он уже утешился. Что тебе надо?

Я не хочу этого говорить, но не могу сдержаться. Хорошо, что она не живет здесь. В моем доме нет места для... азиатки.

— Я хочу помочь двум упрямым ослам, которые спятили от горя и перестали понимать мир.

— Мицуко, ты напрасно стараешься. Ты получила то, что хотела. Так какого черта тебе еще надо? Он твой. Уже много лет — твой. Он тебе всегда нравился. Чего тебе еще? Пошла вон. Тебе не место здесь. А я скоро уеду, не бойся, и больше никогда не напомню о себе. Он полностью твой. Ты же...

— Остановись и попробуй услышать не только себя, но и еще кого-то. В данном случае — меня. Я пришла поговорить. Именно сейчас. Сюда. И тебе придется либо убить меня, либо выслушать. Не надо обвинять меня в том, в чем нет моей вины. Да, я любила твоего отца. Но и Нину я тоже любила... Ты всегда все понимала о людях, меня немного пугает эта черта. Я много лет живу с мужчиной, душа которого страдает. Потому что ты настолько упрямая, что отталкиваешь от себя самого родного человека — отца. Ты понимаешь, какую боль причиняешь ему? Когда ты исчезла, ты знаешь, в каком аду он жил? Я это знаю. И я не могла ему помочь, потому что — как в таком поможешь? Я мать, я понимаю. И сегодня ты, опять оттолкнула его. Из-за своего глупого упрямства ты мучаешься сама и терзаешь его. Ты сама создала ад, в котором мы все теперь кипим!

— Я это знаю. Я виновата в смерти мамы и Стивена. И все это знают. Не о чем говорить, Мицуко, я вам не мешаю. Живите как хотите, а я сейчас уеду. Возьму только кое-что из вещей. Не о чем спорить, он никогда не простит мне того, что случилось. Да и я сама себе не прощу.

Мне так тяжело сохранять спокойствие... чересчур больно. Потому что я вынуждена, опять вынуждена делать вид, что жива.

— Ты совсем спятила, — она безвольно опускает руки. — Да с чего ты взяла, что он обвиняет тебя? Керстин, он тебя страшно любит и боится потерять. Он позвонил мне, как только прилетел. Его голос... Ты убила его тем, что оттолкнула. Он обвиняет себя — в том, что женился опять, в том, что нашел в себе силы как-то утолить боль... В том, что не защитил тебя — ни тогда, на дороге, ни в Лондоне. Но ты видишь только себя, собственные страдания. Зачем ты это делаешь, Керстин? Ваш дом... Он иногда приходит туда... и после твоего отъезда... Керстин, этому пора положить конец и начинать как-то жить, потому что...