Удивление Андрея вызвала не столько их нагота, сколько свобода, с которой все обращались друг с другом, особенно девушки. Ему показалось, что эти женщины были другими, чем те, которых он знал до сих пор. Казалось поразительным, что девушка могла безо всякого стыда ходить, садиться, вставать, плавать и танцевать обнаженной, будто бросая вызов своей свободой. Он почувствовал неуверенность, поскольку эта новая разновидность девушек ставила под сомнение всю его прежнюю ловкость в обращении с женщинами. По своему опыту Андрей знал, что обнаженность несет в себе признаки не только сексуальности, но – в не меньшей степени – и романтичности. Обнажение представляло собой конечную цель. Путь к нему лежал через стихи, красивые слова, стыдливые взгляды, поцелуи, сорванные во время прогулки под дождем. Каждый раз он приходил к этому моменту иным путем – в какой-то степени известным и в то же время всегда загадочным и неизведанным. Обнажение девушки перед ним всякий раз происходило по-особому, и всякий раз оно представляло для него новую победу, которой он упивался неторопливо и с восторгом, словно выпивал хорошего вина.

При виде бесстыдно обнаженных женских тел, демонстрирующих себя с вызывающей откровенностью, Андрей почувствовал, что произошел скачок, что все пути к любви пройдены за один шаг, а конечная цель поставлена в начало. Эта нагота словно заявляла ему со спокойным равнодушием: «Хорошо. Теперь тебе предстоит найти другие пути, подумать о других приемах, говорить на другом языке и любить другими чувствами. Сейчас другое время».

Выпивая бокал за бокалом, Андрей все больше свыкался с обстановкой. Решив танцевать, он сбросил плавки, прежде чем выйти на площадку. Удивленные возгласы Насти привлекли к нему внимание, и кругом раздались радостные восклицания и громкие аплодисменты. Андрей сразу почувствовал легкость. С каждым мгновением и с каждым выпитым бокалом эта легкость возрастала, и в конце концов он начал получать удовольствие от вечеринки. Неожиданно для себя он соприкоснулся с чудом неповиновения. Здесь, где не было ни Бога, ни закона, ни табу, Андрей ощутил вкус свободы, который проникал в него и растворял не только условности, но и все остальное, будто сама жизнь избавлялась от тяжести и становилась до такой степени легкой, что воспринимать ее всерьез казалось просто смешным.

И тогда вечеринка начала доставлять Андрею несравненное, безумное наслаждение. Он танцевал до упаду, ел и пил без всякого контроля, посидел в парной, а выйдя оттуда, бросился в бассейн. Потом снова пил, рассказывал анекдоты и смеялся от души. После этого подошел к Насте и, обхватив ее за талию, шепотом спросил:

– Долго еще будет длиться вечер?

– Да он только начинается.

– Но я хочу тебя сейчас!

– Так возьми меня.

– Здесь? – спросил Андрей, сильно удивленный.

– А что в этом такого? – сказала она смеясь.

– Но нельзя ли где-нибудь уединиться? – спросил он, не воспринимая ее слова всерьез.

– Как хочешь.

Она взяла его за руку, и они проскользнули в маленькое пустое помещение, предназначенное для отдыха, и закрыли дверь. Через несколько минут оттуда донеслись Настины громкие крики и кокетливые оханья.

– Пойдешь за меня замуж? – спросил Андрей.

До того момента он никогда не думал о женитьбе, но внезапно, в один день, в считанные часы, в одно мгновение решил изменить жизнь и сделал предложение, словно боялся передумать, если хоть немного повременит. Неожиданно ему захотелось пуститься в эту авантюру, – именно с Настей.

Она в его глазах и в самом деле была удивительной: свободная, с дикой, первозданной красотой – агрессивной, жесткой и в то же время привлекательной до безумия. В те минуты ему казалось, что только она способна сделать его таким же независимым, как она сама, и он увидит яркие черты новой действительности, дотронется до нее, испытает ее вкус. Он ощущал настоятельную потребность примириться с жизнью в ее новой ипостаси и принять ее с позиции человека вольного, а не подчиненного и покорного.

Что же до прежнего Андрея, того бедного врача и мечтательного романтика, то, казалось, он уходил и исчезал далеко позади вместе с безвозвратно ушедшим временем.

К тому времени, когда Лейла вернулась в Петербург, Рашид уже сделал первые шаги на пути к успеху. Он работал день и ночь. Нападавшие на него время от времени приступы тоски по прошлому он стал душить работой. Бизнес он начал с того, что открыл в оживленном месте напротив одной из станций метро небольшое кафе, рассчитанное на людей среднего достатка и ниже, где подавались вареные сосиски с картошкой и напитки. Предприятие стало приносить неожиданно высокий доход, и Рашид подумывал об открытии второго кафе, более благоустроенного – для клиентов, от которых не несло бы запахом дешевой водки и пота, и которые, напившись, не устраивали бы к утру кровавых драк и не воровали бы ложек и стаканов. Он задумывал открыть ресторан, красиво отделанный, с другим меню, другой посудой и для других посетителей – новых русских, которых высокие цены приводили в восторг. Они давали возможность потратить переполнявшие их карманы деньги.

Рашид преуспел в бизнесе так же, как преуспевал когда-то в руководстве партийной организацией и сохранении разного рода знакомств. Он легко зарабатывал деньги и был по голову занят счетами и новыми связями, независимо от того, нравились они ему или нет. В эти связи входили отношения с мафией, которой он ежемесячно выплачивал немалую сумму, – за то, что она охраняла его от самой себя. Он аккуратно платил рэкетирам и строил свои отношения с ними умно и рассудительно, избегая конфликтов, но не доверял им. В те дни он купил пистолет и, получив лицензию на его ношение, никогда не расставался с оружием.

И хотя законы новой арены битвы – бизнеса и финансов – были незнакомы Рашиду и требовали новых приемов, которыми ему никогда не приходилось пользоваться раньше, и новых качеств, которыми он не обладал, он начал упорно бороться, чтобы не позволить жизни сразить его еще раз. С того времени в его мыслях не осталось больше места для общих интересов, общих чаяний или даже общей идеи. Иногда он вспоминал слова, сказанные им Лейле, о том, что свобода стала ныне самым сложным выбором – свобода сохранить человеческое лицо и красивые идеалы. Теперь он сам нарушал эти слова, каждый раз приходя к одному и тому же выводу: какой смысл сохранять человеческое лицо, когда жизнь приобрела звериное обличье? Отныне он считал глупым продолжать тяжелую борьбу за справедливость, тем более что конец ее предрешен: она лишь сделает из тебя легкую добычу для зверя.

К окружающим Рашид начал относиться в точности так, как относились они к нему, – исходя из собственных интересов. Личный интерес и прибыль стали основой, на которой он строил новые связи: он понял, насколько наивно с его стороны полагаться на что-либо другое, если он желает победить.

И расчет оказался верным. Совсем скоро боль его души стихла за шумом последовавших друг за другом удач и деньгами, и он обнаружил, что в состоянии залечить глубокие душевные раны быстрыми победами, одержанными на новом поприще, и заполнить пустоту канувшей в лету эпохи иллюзий богатством, накапливавшимся день ото дня.