Значит, пойдет в свет новая сплетня.

Вот служанка что-то пересказывает другой, да только та, не дослушавши, разворачивается и бьет говорунью грязным, в саже, полотенцем. А после тоже говорит, и видно, что зло, яростно даже…

Зеркало затягивало.

Зачаровывало.

Оно обещало показать…

Что?

А хоть бы мужа. Хочет Анна Павловна взглянуть? Убедиться, что занят он по-прежнему делами государственной важности, а не какой-нибудь случайною девицей? Он-то, конечно, говорит, что любит. Но много ли веры подобным разговорам?

Она ведь взглянет.

Красавица?

Уверена?

А ведь зеркало знает правду об этой красоте. И муж знает. И быть может, надоело ему притворяться, захотелось просто на минуточку узреть женщину без изъянов на лице?

— Нет. — Анна Павловна заставила себя отвести взгляд от серого марева, в котором мелькали картинки чужих жизней. — Я не буду… я не стану…

— И не нужно. — Невесомая ладошка легла на плечо. — Не слушай его. Заморочит… Суть у него такова.

…Стрежницкий, невзирая на возмущение целителя, выбрался-таки из постели, а потому старинную знакомую, которую, признаться, и не чаял тут увидеть, встретил в виде почти пристойном. Лакей помыл голову. Другой — отер лицо душистой водой. Щетину вот трогать побоялся, но не так уж она и заметна была, если не трогать.

Стрежницкий, правда, трогал, но не столько щетину, сколько лицо, пытаясь избавиться от тягучей немоты обезболивающего заклятья. Вот никогда он их не любил, уж лучше честная боль, чем это отвратительное ощущение, будто лицо у тебя вовсе отнялось.

А уж чистая одежда и вовсе привела его в преотличнейшее расположение духа.

Еще бы вина…

Но вина не давали. Еды нормальной тоже, велев пить бульончики и поменьше болтать, ибо от этой болтовни случаются искажения в магическом поле, что чревато нарушениями процесса регенерации. Именно так и сказали, глядя в очи и наслаждаясь редкою возможностью продемонстрировать свой ум военному. Все ж знают, что военные хоть сильны, но крепко туповаты.

Стрежницкий запомнил.

Так, на всякий случай… нет, мстить целителю — дело дурное и Боженькою крепко неодобряемое, но… мало ли как еще жизнь повернется?

Вот он и сидел у окошка, накинувши на ноги плед, мерз и думал о жизни своей, которая, если разобраться, была кругом себе никчемной. Может, конечно, для отечества и полезною весьма, но для самого Стрежницкого — одной непрекращающейся мукою.

Правда, когда дверь скрипнула, от размышлений отвлекая, он все же руку на револьвер положил.

Мука или нет, но это еще не повод с оной жизнью расставаться.

— Вы? — Стрежницкий отчего-то совсем не удивился. Верно, не потому, что ожидал подобного визита, скорее уж настой, которым его целитель потчевал, изрядно успокаивал нервы и настраивал на философский лад.

— Я, — сказала Авдотья, озираясь.

В комнатах было не в пример чище.

И пахло лучше.

А на столе даже букет роз появился в замысловатого вида вазе. Стрежницкий, проследивши за взглядом — Авдотья была готова поклясться, что розы он только-только заметил, — стремительно покраснел.

— Это… лакеи… своевольничают.

— Бывает.

Она не знала, о чем еще сказать, и потому сказала прямо:

— Чего вам надобно от Лизаветы?

— От кого? — Он слегка нахмурился, впрочем, тут же вспомнил, о ком речь идет, и неловко этак плечами пожал. — Замуж возьму.

— Вы ее не любите!

— Не люблю, — преохотно согласился Стрежницкий. — Но когда и кому это в счастливой семейной жизни мешало?

— Вы… вы непорядочный человек!

— А вы не заботитесь о своей репутации. Что батюшка скажет, если узнает?

— Не узнает.

— Полагаете? — Говорить и вправду было тяжеловато. Звуки получались растянутыми и отчего-то отдавались в голове пренеприятнейшим образом.

— Вы же не скажете. — Авдотья заняла второе кресло, сбросивши на пол не слишком чистую рубашку. Все ж прислуга, пусть и появилась, должного рвения при уборке выказывать не спешила.

— А если…

— Тогда я скажу, что вы сами меня пригласили и вели себя недостойно. — Авдотья всхлипнула, и по щечке ее покатилась слеза. — Обесчестить порывались, а потому просто-таки обязаны жениться.

Вот тут Стрежницкий прямо закашлялся.

Жениться?

Он обещал и собирался, но… не так же скоропостижно! Да и вообще… одно дело — искать мифическую супругу, которая, быть может, на счастье его, и не найдется никогда — все ж дело это долгое, требующее особой тщательности и внимания, — и совсем другое — идти к алтарю в самом скором времени.

А с генералом от инфантерии не поспоришь.

Норов у Пружанского всегда крутым был.

Он голову снесет и извиняться не станет, если только взбредет в оную мыслишка, что Стрежницкий, скотина паркетная, деточку обидел. А она, вспоминая собственную Стрежницкого репутацию, взбредет всенепременно.

— Потому предлагаю поговорить миром, — предложила Авдотья, прескромно складывая ладошки на коленях. А Стрежницкий только и сумел, что кивнуть.

— Так все же, чего вам надобно от Лизаветы? — Авдотья погладила серое с искрой сукно. И поди ж ты, платье гляделось нарочито скромным, строгим даже, а вот чулочки кофейного колеру дразнили взгляд. — Только, пожалуйста, не надо врать. Я многое про вас знаю.

— Что, например? — Он все же попытался подняться, дотянуться до графина с водой, ибо в горле пересохло то ли от волнений, то ли от целительских заклинаний.

— Например… — Авдотья встала и шлепнула его по руке. — Сидите уже, герой-недобиток…

Почему-то стало обидно.

— Я не…

— Недобиток? Или не герой?

Стрежницкий засопел. Между прочим, он вдвое старше этой… этой пигалицы, которая совершенно не понимает, чего творит. А если ее кто видел? Это же дворец, тут и стены стоглазы, не говоря уже об ушах. И полетит-понесется сплетня, подробностями обрастая. После хоть прилюдный осмотр целительский устраивай, все одно не поверят, что покинула она эти покои невинною.

И ведь слух, появись он, всенепременно до Пружанского дойдет.

— Знаю, что вы появляетесь, когда случается нечто… до крайности неприятное, но требующее решения тихого… — Она наполнила стакан водой и подала. И пальчики ее влажные были теплы. — Батюшка не любит вас вызывать. Становится мрачен, зол. Кричит на офицеров. Правда, он и так на них кричит, но иначе… поймите, я же там выросла. Я многое вижу. И многое знаю. К примеру, когда паши патрули раз за разом вдруг исчезают или когда тропы пустеют, те, по которым караваны через границу ходят… Значит, где-то новые проложили и повезут по ним вовсе не приправы с шелками.